Первый раз в жизни женское платье с подолом до коленок Зейнеп заставили надеть вскоре после смерти бабушки.
Зейнеп упрямилась, мать сперва ее мягко уговаривала. Но когда уговоры ни к чему не привели, Топан перешла на свой обычный в таких случаях грубый окрик:
— До каких пор, говорю, ты будешь выставлять напоказ свои бедра. Была бы еще худенькой, на штаны твои никто не косил бы глаз. А то вон какая жирная. Спрятать, говорю, пора задницу — ты ее, как овца курдюк, развесила. Где твой стыд, спрашиваю? Сам бог не позволяет, чтобы приметы женские на виду у всех торчали…
Мать кричала и кричала, а Зайнеп понурилась, по не сдавалась.
— Скажите, — исходила яростью Топан, — разве бывало, чтобы жеребенок сам хотел, чтобы его стреножили. Жеребят насильно арканят. Плюньте на ее причуды. Я вам велю. Разденьте насильно и одевайте в женское. Боитесь, что уколет…
Так в первый раз заставила мать свою Зейнеп одеться, как все девушки в ауле.
Но перед этой поездкой все было куда спокойнее и тише. Волновалась только одна мать, роясь в сундуке в поисках подходящего наряда. Чего только не было там — бусы и шолпы, платья и камзолы, прибереженные для дочки. Среди многочисленного добра была одежда, пошитая разноплеменными бродячими портными из кокандского и китайского шелка, из дорогих русских тканей.
Когда мать наконец подобрала приличествующую этой поездке одежду и Зейнеп оделась без всяких понуканий, все ахнули, словно увидели ее впервые. Так расцвела, такой привлекательной выглядела она в новом своем наряде.
Зейнеп была стройной, милой, пленительной. Словно это ее прославляли степные акыны:
Среди всех красивых отличить легко
Белое лицо твое — кровь и молоко.
Не о ней ли сложили песню:
Плавная, как лебедь, степью проплыла,
Серебряным горлом ты меня звала!
Не о ней ли пропели и эту:
Черные глаза твои блещут и горят
Стан твой очень тонкий, гибкий, как тростник.
И зубов жемчужных ослепляет ряд,
И прохладны губы, как степной родник.
И еще одна песня:
Величавой походкой уходишь ты в путь…
Будто белая юрта упругая грудь…
Если собрать разные изречения акынов о девичьих прелестях — это и будет Зейнеп, это и будет красавица в казахском народном понимании. Ко всему этому она отличалась высоким ростом и приятной округлой полнотой.
Высокая ростом, умом ясна —
На чье же счастье она рождена?
В ответ на это люди, знающие Зейнеп, с восхищением говорили:
— Она рождена только для того торе, что учится в Омске. Ай, какая красивая! Ай, какая стройная! Одна беда — капризы ее язык изломали.
Еще в ту пору, когда щеголяла она в своем мальчишеском наряде, жители аула вслух мечтали о том, как расцветет Зейнеп, сменив не в меру яркую одежду молодого джигита на обычное девичье платье. Теперь, они дождались исполнения своей мечты и наперебой делились друг с другом новостью и передавали ее в ближние и дальние аулы. И так как вести в степи распространяются быстро, а любопытным в степи нет числа, то к юрте Чормана потянулись и конные и пешие взглянуть на Зейнеп в новом наряде. Но суеверная Топан всячески прятала дочку от посторонних, побаиваясь дурного глаза, особенно накануне такой важной поездки.