Взбалмошная девчонка, что и говорить! Но дело было не только в ее вздорном характере. Она находилась в том возрасте, когда все меняется — и тело, и мысли, когда все "неясное в какое-то мгновение становится ясным.
Давно ли она не придавала никакого значения своей помолвке с Чингизом. Детство в ней брало верх над отрочеством. И когда кто-нибудь посмелее заговаривал с ней об ее будущем или делал только намеки, весь запас бранных слов, приобретенных Зейнеп у табунщиков, обрушивался на смельчака.
Но быстро подошло время девических мечтаний. Она уже представляла себе первую встречу с Чингизом, которого все называли ее женихом. Сегодня становилось не похожим на вчера: совсем по-иному начинала она бояться этого свидания. Может быть, слишком желая встречи, она и отвергла первое предложение ехать в Омск. Ведь тогда конец ее мальчишеским забавам. И мало ли что произойдет тогда.
У Зейнеп обострилось и чувство самолюбия. Узнав теперь, что ее жених колеблется, что он какую-то другую нашел в городе, она едва не сгорела от стыда. Да, она могла ссориться даже с отцом. Но в ее глазах среди всех взрослых людей в той степи, которую Зейнеп могла себе представить, не было человека умнее и уважаемей отца, Чормана. А кто она, Зейнеп? Она прежде всего дочь Чормана.
Так дочь Чормана не подвела своего отца.
Обрадованные согласием Зейнеп, родители, особенно мать, теперь озабочены были другим, как бы получше, побогаче нарядить свою любимицу.
Она ведь еще продолжала щеголять в странной полу-мальчишеской одежде. Шапочка была отделана не выдрой, а белым — в завитках — мехом. И верх шапочки, словно у разгульного джигита, зеленел ярким бархатом. И камзол обтягивал талию, камзол, сшитый не из шелка, как полагалось для девушки, а из домотканной шерсти ягненка. Мальчишеские брюки сшиты были из той же шерсти и отделаны мехом у щиколоток. Темную, как у юношей, рубаху она заправляла в брюки. Наступали холода, и Зейнеп облачалась в белый мерлушковый полушубок. А в самую лютую стужу она любила шубу, про которую в аулах чуть ли не сказки рассказывали. Верх шубы этой сшивали из шкурок черных жеребят. Не трех там или четырех, а из целых пяти шкурок, потому что Зейнеп непременно хотелось, чтоб и на ребрах рукавов, и на груди, и на спине развевались конские гривы. И еще ей надо было, чтобы шкурки были черными-черными, как вороньи крылья. Отец, потакая капризам своей единственной дочки, и без того черные шкурки сам возил в Омск к красильщику меха, чтобы засверкали они небывало густым черным отливом. Но и этого было мало. Шуба была подбита дорогим мехом хорька. Не только в Баянаульской степи, во всей Сарыарке, во всем Прииртышье такая шуба была, как утверждают, единственной. К шубе Зейнеп подходили сапожки, выстланные войлоком, сапожки с высокими голенищами. Летом они сменялись легкой алой обувью жонкайма — хожу, как на пружинах.