— Затем и с недругами ее сговаривался, господин граф? С австрийским Фридрихом да еретиком-гуситом Искрой…
— Может, поляк Уласло христианином был?..
И так как Хуняди не сумел ему сразу ответить, неожиданно изменил тон и вместо тихой насмешки продолжал искренне, словно исповедуясь:
— Тебе известна история семьи нашей, милостивый господин бан. И моя история известна. Власть у нас была, ничего не скажу, но счастья и покоя никогда мы не знали. Какая-то порча сидит в нас, оттого и не можем мы быть счастливы. Супружество Барбары было не лучше ада. Двух моих матерей убили. Маленькая дочка моя — увядший цветок, да и другой бутон распускаться не хочет… Что сталось бы с нами, если на лестнице власти нам принадлежала бы низшая ступень? Приходится карабкаться, господин бан, карабкаться, если не желаем мы бессмысленной жизни, имя которой смерть.
Последние фразы он выговорил, задыхаясь, затравленно, словно и впрямь из последних сил карабкался вверх от преследующей его бессмысленности… Никогда не слыхал от него Хуняди таких речей… Только что владевшая им дикая ярость обратилась вдруг в безотчетное, неясное сожаление, и оно вот-вот прорвалось бы у него, по тут граф Ульрих взглянул на него так, будто только что пробудился и понял, кто стоит перед ним, — во всяком случае, он неожиданно заговорил прежним тоном:
— Мы и есть родная страна, господин бан, мы, высшее дворянство. Укрепляя свою власть, мы усиливаем могущество страны. Куда ведет наш путь, туда и путь страны ведет. Противоречие лишь в том, что одни видят истинный путь здесь, другие там. Для вас он — с Уласло, для меня — с Ласло. И пусть я сейчас один остался, а весь сброд перебежал к вам, даже те, кто недавно со мною был, все же мой путь — истинный путь! Ты победил, господин бан. Ты можешь заставить меня идти с вами, но я пойду сзади и, как только предоставится возможность, поверну вспять. Но со мною повернет и ваш сброд, однако я, который шел сзади, тогда буду первым!
— Мы приглядим, чтобы ты не смог повернуть вспять, господин граф! — угрожающе произнес бан.
Возникшее было желание все позабыть исчезло. Бан сел на место, будто для него переговоры были закончены, однако гнев его притаился, словно рысь: Хуняди ждал, что ответит ему граф. Но Ульрих сидел, откинувшись к стене и прикрыв глаза. Хуняди взбесило это высокомерное пренебрежение к нему, и он сказал графу — будто стрелу выпустил для устрашения:
— Не прикидывайся, будто спишь, господин граф! Мы все равно не перестанем следить за тобой!
Цилли приоткрыл глаза и, чуть усмехаясь, сказал: