— Послушай, Витез, куда в тебя такая прорва снеди влезает?
— А ты не заметил, что я себе все карманы набил едой?
— Может, оно сутане твоей и больше на пользу, нежели твоим слабым кишкам. Скоро пять лет, как стал ты епископом, а все такой тощий, что это уже бедствие общегосударственное. Епископство я тебе смог расстараться, а уж брюхо да жир, что званию твоему приличествуют, сам наедай. И поскорей, не то попы да прихожане подадут на тебя жалобу и попросят папу наказать тебя, как того папского камерария, о котором сообщал как-то в письме наш общий знакомец Поджио Браччолинп.
— Какую же ты мне участь пророчишь, господин правитель? — смеясь, спросил Витез.
— Того камерария прихожане сместить пожелали за то, что не нажил достаточно большого брюха, которое отбило б у него охоту от добрых гулянок…
Когда же госпожа Эржебет, покраснев, одернула его, он, смеясь, принялся оправдываться:
— Так я ведь только о пользе славного нашего епископа варадского пекусь. Что на Италийской земле свершилось, и у нас стрястись может!
— Все же лучше я таким останусь, если обо мне речь идет, — улыбнулся и Витез.
Пока они беседовали в зал вошел юноша лет восемнадцати — двадцати и почтительно поздоровался с епископом. Тот, отодвинув от себя яства, в восхищении обнял его:
— Лацко! Как давно тебя не видал, даже узнать не могу! А как вытянулся! Может, тебя в Смедереве вверх подтягивали?
— Может, и стали бы подтягивать, ежели б посмели, — заносчиво воскликнул юноша ломающимся, по-отрочески густеющим голосом.
С пушком на губе, каштановыми, вьющимися по плечам волосами, он был вылитый отец, каким тот запомнился Вптезу с первой их встречи — добрых тридцать лет назад. Должно быть, и Янош припомнил себя молодым, он долго смотрел на сына, а потом твердо произнес:
— Когда Лацко прибыл к Бранковичу заложником, я сказал деспоту, что оставляю вместо себя сына, но ежели хоть волос упадет с его головы, не только бешеному турку, но и ему самому дорого обойдется Кенермезе!..
И, словно воспоминание разбудило дремавший в душе гнев, Хуняди, все более распаляя себя словами, вскоре уже просто кричал:
— Зря не скажу, Лацко там ничем не обидели, но, увидишь, наплачется еще деспот за Кенермезе! И прочим слезы лить придется! Да и ты, епископ Янош, не сделал того, что следовало! Когда дошла до вас весть, что, спасаясь от турок, я в плен к деспоту угодил, войско за мной послать следовало. Правитель я ваш или нет?
Ошеломленный Витез слушал обвинения, обращенные и к нему, но от неожиданности не мог даже ответить, лишь постанывал невнятно; но, даже придя немного в себя, только и выговорил: