— Благословения, дай нам благословения! — неистово кричали они, и Хуняди чувствовал, как чисто и свято веруют они в силу благословения.
— Жизнь отдадим за возлюбленного Иисуса! — кричали они, и Хуняди ощущал, что они в самом деле готовы с радостью принять смерть.
— Небесное блаженство нам даровано! — кричали они, и Хуняди понимал, что даже малая кроха благ земных способна пробудить в них гигантские силы.
Лежавшие в руинах башни и стены сейчас вновь как бы выросли позади них, словно непоколебимая твердыня, а восторженные их клики заглушили вопли несчастных, умиравших от чумы за стенами и в скрытых закоулках крепости.
Опершись на оконный карниз, Хуняди лихорадочно, расширенными глазами глядел на этот разлив, слушал звонкие слова, голова у него кружилась… и вдруг из широкой груди его, из глубины души вырвался крик:
— Вы и есть родная страна! Вы, народ! Вы истинные защитники веры! Да пребудет с вами милость божия и благословение!
Юный Секеи в испуге смотрел на него: может, ум у него повредился, либо к смерти готовится и бредит в горячечном беспамятстве? Сердце оруженосца зашлось от страха, рот искривился в плаче, ноги, готовые бежать, онемели, и он, не в силах шевельнуться, молча глядел на своего повелителя. А Хуняди — словно выкрикнув эти слова, освободился от неведомого тяжкого груза, — повернулся и медленным, но ровным шагом, без всякой помощи вернулся к своему ложу и лёг.
Со двора все еще доносился шум прощания крестоносцев, порой он утихал, и казалось, вот-вот прекратится, затем снова усиливался. Прислушиваясь к ритмичному чередованию затишья с буйным шумом, они и не заметили, как дверь опочивальни отворилась и вошел какой-то священник, должно быть Янош Капистрано. Но когда священник приблизился, стало ясно, что это не Капистрано, — вошедший был повыше, шире в плечах, и борода не закрывала его щек. Он прошел прямо в угол, где лежал Хуняди, и остановился перед ним со склоненной головой, словно молился.
— Узнал ли ты меня, господин генеральный военачальник? — тихо спросил он после недолгой паузы.
Хуняди с трудом, напрягая силы, приподнялся, видимо стараясь проникнуть лихорадочным взглядом сквозь мрак. Он смотрел на знакомое лицо, но тщетно рылся в смутных воспоминаниях, пытаясь отыскать за ним имя.
— Твоя милость еще помнит ли священника Балажа?
— Отец Балаж! — со вздохом, тихо произнес Хуняди, будто очнувшись.
Наступила короткая тишина, потом снова заговорил священник:
— Я возвращаюсь домой с крестоносцами, которых привел сюда… Хотел проститься с твоей милостью и еще — испросить прощения за прежние свои речи.