Янко со странным чувством слушал диковинные речи. Ульрих, конечно, был пьян, но все же то не было бессмысленным бормотаньем истинно пьяного человека…
А Ульрих продолжал свое, так ставя слова — одно, рядом другое, — будто заплетающиеся, нетвердые ноги:
— Истинно тебе говорю, двух матерей стоил мне разум мой, вся моя наука… Уж и не помню, какие они были, с ранних лет я у чужих воспитывался, то там, то здесь, все науку в себя вбирал. Так что мать была мне не надобна, вот отец и убил ее. Потом на другой женился, но об этой уже дед позаботился: решил, что она тоже не нужна, и убил… А я за это время где только не побывал, каких только чудес не повидал, так и стал многоумным. А вот ныне половину всего, что знаю, променял бы я на твою матушку. Но лишь половину, ибо за все-то я двоих матерей отдал!..
Янко и раньше слыхал пересуды о двух женах Цилли. Отец рассказывал недавно, что первую жену — Франгенан-Модруси, мать Ульриха — Фридрих Цилли убил, чтобы жениться на своей возлюбленной, дочери бедного дворянина Вероне Деснитци. Жениться-то он женился, но Верону тоже убили — уже по приказу отца Фридриха, старого Германа Цилли, стыдившегося низкого брака сына…
Уже от рассказа отца у Янко мороз по коже пробегал, — но сейчас, когда этот несообразный умник сопроводил свою историю таким диковинным поучением, у него даже зубы застучали. Неожиданно даже для себя Янко вдруг бегом бросился прочь, оставив Ульриха, одного и, как тот ни кричал ему вслед, не остановился до самого дома.
— Он малость с придурью, — сказал отец, когда на другой день Янко рассказал ему о вечерней встрече. — Не след тебе с ним часто бывать.
Янко не любил Ульриха еще потому, что тот очень кичился своим родством с императором, но в то же время отзывался и об императоре и об императрице крайне непочтительно. Сам-то Янко, встречаясь во дворце с императрицей, прекрасной Барбарой, едва осмеливался взглянуть на нее!
— Он сестрице-императрице ничего уже дать не в силах, — сказал однажды Ульрих, имея в виду Сигизмунда. — Разбросал повсюду семя свое…
А когда и Янко показал зубы, пригрозив проучить за бесчестье, Ульрих рассмеялся ему прямо в лицо:
— А ты бы охотно помог ему, верно?..
Все это вспоминалось сейчас Янко, проносясь перед ним беспорядочно, но все же в чем-то закономерно и связно, пока он без всякого интереса, погрузившись в собственные мысли, сидел на хорах, зажатый среди прочих воинов. В конце другого ряда, закрыв глаза и будто уснув, сидел Ульрих, такой бледный, что веснушки его, казалось, светились. Янко видел, какой он болезненный и вялый, и смутно пожалел его.