Сентябрьские дни были еще ясными и жаркими, но после захода солнца земля быстро остывала, и по ночам крыши шатров и шкуры коней покрывались инеем. Стало свежеть и сейчас; труся верхом на конях, они чувствовали, как от земли исходит все меньше тепла, — так скудеет пар из котелка, под которым потух огонь. Чтобы согреться, пустили лошадей быстрой рысью.
У шатра Уйлаки стояла стража с алебардами. До бана доходила молва об этом, слышал он от бывавших здесь вельмож и всегда злился про себя на Уйлаки за тщеславный его обычай. Но сейчас он почувствовал вдруг, как волнение сжимает ему горло: то, что было пережито в юности, навеки запечатлелось в душе и хоть поблекло с годами, при каждой редкой их встрече воскрешалось с новой силой. Он сравнялся с Уйлаки, обладал теперь такою же властью, пользовался не меньшим почетом, однако сам по-прежнему ощущал его важным вельможей, стоящим над ним высоко.
Хуняди был недоволен собой, и все же сердце его забилось сильнее, когда он вступил в шатер Уйлаки. Впрочем, это могло быть и от быстрой скачки…
В шатре было уютно и светло от насаженных на колья огромных свечей. Полураздетый Уйлаки возлежал на топчане, в ногах у него сидела молодая девушка. Уйлаки часто менял возлюбленных, а сейчас вот эта делала для него более сносной монотонную лагерную жизнь. Неожиданное посещение немного удивило Уйлаки, но лицо его не выразило ни малейшего замешательства, когда он поднялся, приветствуя гостей со снисходительной вежливостью:
— Добро пожаловать, любезные гости!
Девице и без напоминаний известны были ее обязанности: она принесла кувшин с вином и кубки, наполнила их и исчезла за полог шатра.
— Прошу садиться, ваши милости, вот сюда, на шкуры!
Они чокнулись и выпили.
— На ужин я жареного сала поел, — сказал Уйлаки.
А сало вина требует.
— Оно так, — натянуто пробормотал бан.
Наступила неловкая тишина, но Уйлаки не дал ей воцариться и естественно, с небрежной легкостью продолжал:
— Люблю я жареное сало. Сам и жарю, ведь от одного этого насытиться можно. Насадишь кусок на вертел, туда же головку красного лука, потом… Да ты, господин бан, может, не любишь сала?
— Люблю…
Янку и Михай под каким-то предлогом вышли из шатра, оставив их вдвоем. Уйлаки не пожелал заметить преднамеренности этого и, сильно жестикулируя, с воодушевлением, словно не было сейчас ничего важнее для разговора, продолжал:
— Лук тогда весь пропитывается жиром. А если сало малость горчит, от этого только вкуснее.
— Да вот беда — сало-то на исходе! Больно долго толчемся здесь, сколько слов да харчей даром ушло. Или не так мыслишь, господин воевода?