Чтоб дорога казалась короче, я стала вспоминать все, что успела узнать о существе, с которым мне предстояло встретиться.
– Олень с золотыми рогами, – бормотала я в такт шагам, – перевертыш-замануха, последний раз появлялся неподалеку от Вомбурга лет пятнадцать назад.
– Четырнадцать, – поправили меня негромко. – Четырнадцать лет, девять месяцев и четыре дня.
Я посмотрела на толстенького мужчину, семенящего рядом.
– Вельможный пан тогда от его рогов погиб?
– Не рогов, – он чуть развернулся, стало видно, что живот его точно по центру аккуратно распорот.
Нож? Значит, наш олень на самом деле человек? Фахан? Ой, тогда я, пожалуй, лучше домой пойду. Пусть бургомистр сам со своим сородичем разбирается. Тем более нож…
– А отчего вельможный пан до сих пор в чертоги Спящего не отправился?
Толстячок всхлипнул, по бледным пухлым щекам потекли черные дорожки:
– Месть не пускает, жжется. Этот нелюдь Марысечку мою, доченьку…
Понятно. Почтенный вомбургский лавочник хотел отомстить чудовищу, но не смог. Поэтому почти пятнадцать лет призраком за золоторогим оборотнем таскается. Не особо приятная послежизнь. Иногда со временем такие призраки, которые не смогли начатое закончить, забывают, что именно их держит. Однажды такая несчастная потерянная душа упрашивала меня развоплотить ее сковородкой. Этот хоть помнит.
Неожиданно пришедшая в голову мысль заставила меня остановиться посередине просеки, до склона Юнгефрау было еще далеко.
– Вельможный пан, – позвала я, призрак нарезал круги в ночном небе, стеная, и вполне мог меня не услышать. – Па-ан!
– Чего?
– А вы ведь только совсем рядом со своим обидчиком обитаете?
– Ну да. – Толстячок махнул рукой. – Вон он, несется, свежатину почуял.
Я не испугалась, а испытала облегчение, что идти дальше не нужно, и, любуясь золотыми ветвистыми рогами, появившимися на фоне темного леса, достала из-за спины сковороду.
Это был мужчина. Молодой рослый парень, абсолютно голый (что-то урожайно сегодня на голых мужиков панне Моравянке), не считая наброшенной на плечи шкуры. То есть целого оленя, то есть… Животная голова покрывала человеческую капюшоном, по краям мехового плаща болтались копыта. И это была совсем не снятая со зверя шкура.
– Псячья дрянь, – сказала я. – Ты не перевертыш, а вывертыш. А вы, вельможный пан, брехун! Нет у него ножа.
Слова такого – «вывертыш» не существовало, я его сама только что выдумала, от удивления. Раньше таких приблуд мне не попадалось. Диво дивное. Как будто и зверь, и человек одновременно обитают в одном нелепом теле.
Призрак обиделся: