На этом базаре был Н. Н. Соковнин, который приехал погостить к нам на три дня и сопровождал меня в качестве кавалера. Он был лет на двадцать старше меня, но он хорошо относился к отцу и вообще к нашей семье, и потому за неимением лучшего интересовал меня, тем более что я слышала о нем всегда самые лучшие отзывы как о человеке. В частности, рассказывали о том, как Николай Николаевич относился к своему недавно умершему отцу. Отец его жил в имении, полученном Николаем Николаевичем в наследство от матери. Отец его женился потом на другой, и на это имение не имел никаких прав. Живя в имении, он так хозяйничал, что растратил деньги Николая Николаевича. Его сводные братья советовали ему взять управление имением в свои руки, отстранить отца, он же им отвечал: «Как же я его отстраню? Ведь я его люблю, а это его убьет!», — и продолжал платить долги отца. После смерти отца у него вместо десяти тысяч осталось всего две.
Гораздо больше Николая Николаевича мое воображение занимал Константин Александрович Полевицкий[202], брат той симпатичной артистки, о которой я писала. Он был очень красив, с большими темными глазами и темными вьющимися волосами, голос у него был очень приятный. Я не была знакома с этой семьей и видела его, только когда он проходил мимо нас, а также на спектаклях, где он тоже участвовал в представлениях. От Маргариты я знала, что он знаком с Вуколовыми, в частности с их дочкой Олей, и это меня огорчало, я ее считала пустой и легкомысленной. Константин Александрович учился в Институте гражданских инженеров[203], у них тогда была очень красивая форма с темно-вишневыми кантами. Мои беспредметные до того девичьи мечты обращены были на Константина Александровича.
В конце лета в моей тетради появляются тревожные записи относительно здоровья матери. И отец, и она сама стали беспокоиться о состоянии ее здоровья, она стала много кашлять, температурила, худела и беспокоилась об обратной дороге, так мало у нее было сил. Я как-то вдруг это все заметила и ужаснулась. Тревога за мать все время жила в моей душе, но легкомыслие молодости и внешние впечатления брали свое, и я продолжала жить так же, как и раньше: занималась, читала, мечтала.
В гимназии в этом году все было по-другому. Мы учились в восьмом, дополнительном педагогическом классе, все вместе занимались только некоторыми предметами — психологией, законоведением, педагогикой, дидактикой, — а затем каждый занимался по той специальности, которую выбрал: математикой и физикой, русским языком, французским, немецким. По каждой специальности изучалась методика преподавания данного предмета и давался пробный урок в одном из младших классов. Кроме урока по своей специальности, каждая должна была еще провести занятие по объяснительному чтению в одном из приготовительных классов (у нас было три приготовительных класса: младший, средний и старший) и бывать на уроках в этом классе, знакомиться с девочками. Я выбрала специальность «математику» и «физику», Липа — «французский язык». Вначале я решила заниматься еще и французским языком, но потом бросила, слишком много было дела. Вместе со мной математикой и физикой занимались Хела Ленц, Маруся Луценко, Ирина Старынкевич, Адя Трейман, Лиза Шевырева и Женя Шлезингер. Физику нам преподавал А. А. Добиаш, а вот с математикой возник вопрос, кого нам дать: Д. Д. Франка или М. А. Образцова. Образцов был, вероятно, более знающим, но мы его не любили, считали скучным и старомодным. Д. Д. Франк был моложе, мы с ним дружили и просили Н. А. Макарову, которая после смерти Э. П. Шаффе стала нашей начальницей, чтобы математикой с нами занимался Д. Д. Франк. Он был польщен нашим выбором, но сам нам признался, что высшую математику он не преподавал и будет ее учить вместе с нами, а за советами и помощью будет обращаться к А. А. Добиаш. Преподавателем психологии был Андрей Николаевич Римский-Корсаков