, последний даже писал этюд с Мани Ярцевой, в черном платке, накинутом на голову, она должна была изображать послушницу. В итоге лета 1899 года у Ярцевых проездом несколько дней прожил Горький с женой и сыном.
Анна Владимировна Ярцева были симпатичная, спокойная женщина, постоянно занятая семьей и хозяйством. В молодости она болела туберкулезом, и из-за ее здоровья Ярцевы и поселились в Крыму.
Теперь все опасаются, если рядом больной с открытой формой, а тогда как-то никто не отговаривал мать брать меня с собой, да и попали мы в такое туберкулезное окружение, где кроме нее самой были два человека с открытой формой, причем у Мани Ярцевой была рана на ноге. Через определенные промежутки времени врач приезжал ее перевязывать, причем это делали в столовой, где она обыкновенно лежала на диване. И никому это не казалось опасным, а мне, конечно, и в голову не приходило как-нибудь беречься.
Приехали мы в феврале, когда еще даже в Крыму не пахло весной, мы с матерью каждый день ходили гулять, но большую часть времени проводили в комнатах. Так как с приездом в Ялту уроки мои прекратились, то по утрам мать заставляла меня списывать русские и французские тексты, читать по-французски, писать отцу письма. Последнее я очень не любила, и отец справедливо жаловался, что я редко ему пишу. Кроме писем матери, он писал и мне, причем более крупным и четким почерком; начинались эти письма обыкновенно так: «Драгоценная моя Титика!»
В одном их этих писем он рассказал мне о происшествии, случившемся с Таней Поленовой. Окна их квартиры выходили в сад на Университетской линии (теперь Менделеевская линия). Он, как известно, огорожен чугунной решеткой, установленной на каменном фундаменте. Мы все любили залезать на эту каменную стенку и, держась за решетку, путешествовать по ней. Но Таня не ограничилась этим: она решила пролезть из сада на улицу, протиснувшись между прутьями решетки. Просунула голову, а дальше протиснуться не смогла. Когда же она захотела вернуться обратно, голова назад никак не лезла. Прибежавшие на ее крик и плач люди ничего не могли поделать, так что пришлось распилить один прут, и тогда голова освободилась. Писал он мне и про «вислоухого дуралея» (Андрюшу Тищенко), которого он очень любил.
Mademoiselle Valerie продолжала жить у нас. Где-то она познакомилась с молодым интересным офицером Николаем Степановичем Котурьенко[134], и он предложил ей выйти за него замуж. Молодая и неопытная Mademoiselle Valerie обратилась к отцу за советом: как ей быть. Он познакомился с Николаем Степановичем, тот ему понравился, и он посоветовал ей выходить за него. На свадьбе, которая скоро состоялась, Алексей Евграфович был посажёным отцом. Молодые вскоре уехали в Ташкент, куда был назначен служить Николай Степанович. Mademoiselle Valerie прислала нам с матерью трогательное письмо, в котором благодарила ее и отца за хорошее, отеческое отношение к ней. У меня хранится карточка, где они сняты после свадьбы. Лет семь спустя она заходила к нам и привезла карточку, на которой были сняты трое ее детей; девочка была названа в честь меня. Все трое были замечательно красивы. Жили они с мужем очень хорошо, так что она всегда с благодарностью вспоминала отца, разглядевшего в Николае Степановиче хорошего человека и посоветовавшего ей принять его предложение.