Вот опять кончается лето, почти все знакомые уже разъехались, букет собран, лошади поданы, мы уезжаем, я выхожу из кареты, быстро поднимаюсь по лестнице с букетом, на площадке перед дверью, как всегда, стоит Мария Павловна, а кто же это еще с ней? Ах, это Мария Маркеловна, зачем она здесь? Совсем незачем ей здесь быть. Я сухо здороваюсь с ней и прохожу в комнаты. На следующее утро Мария Маркеловна уехала от нас. Позже она рассказывала мне, что хотела уехать не дожидаясь нашего приезда, но Мария Павловна заставила ее остаться, говоря, что если она уедет, то можно будет подумать, что они поссорились.
В лаборатории Министерства финансов, где уже несколько лет работал Ф. В. Смирнов, Алексей Евграфович еще весной познакомил его с Марией Маркеловной, и тот принял в ней участие. Незадолго перед тем Смирнов поселился со своей женой Лидией Семеновной Миримановой в большой хорошей квартире в районе Технологического института, и он предложил Марии Маркеловне поселиться у них. За 50 рублей в месяц она имела у них комнату и полный пансион. Лидия Семеновна была тоже врачом по специальности и была старше Федора Васильевича лет на пять. Она была маленького роста, некрасивая, но, подобно ему, доброжелательная к людям. Она с юных лет любила Федора Васильевича, но он не обращал на нее внимания, избалованный своими успехами у женщин, и только теперь, на старости лет, они сошлись и поселились вместе. Они оба отнеслись к Марии Маркеловне как к родной, и она чувствовала себя у них как в семье. Кроме нее, в их квартире жил то племянник Федора Васильевича, Ю. Кадо, то сестра Федора Васильевича, Надежда Васильевна (или, как ее называли, Дина). Она жила в Твери с матерью и приезжала гостить к брату, которого она обожала. После смерти матери она поселилась у него.
Поселившись у Федора Васильевича и Лидии Семеновны, Мария Маркеловна часто приходила к нам по вечерам. Услышав звонок, я заглядывала в окно, выходящее на лестницу, и, увидав Марию Маркеловну, говорила себе: «А, это к Марии Павловне!» — и шла к себе в комнату. Мария Маркеловна, действительно, сидела обыкновенно у Марии Павловны и только к чаю выходила в столовую, меня она не интересовала. 26 января (8 февраля) были именины Марии Маркеловны, Мария Павловна пошла к ней в гости и понесла ей от нашей семьи испеченный нашей кухаркой слоеный пирог с черносмородиновым вареньем. Такой пирог подносился потом Марии Маркеловне каждые ее именины.
Школьные занятия наши шли своим чередом, к прежним предметам прибавился еще славянский язык, который мы изучали с Анастасией Ивановной. Весной на экзамене мы получили все по пятерке, и экзаменовавший нас учитель сказал, что мы знаем его как настоящие славяне. Жили мы по-прежнему дружно, Таня иногда ленилась, да и способности у нее были похуже. С Анастасией Ивановной мы писали много изложений и сочинений. Она не любила, когда мы уснащали свои творения лишними словами, повторами, ненужными эпитетами, дополнениями и определениями. «Динь, динь, динь!» — говорила она, отдавая сочинение. — «Много звону, а мыслей мало». Мария Федоровна по-прежнему уделяла много времени нашим урокам и пополняла нашу библиотеку нужными книгами. К Тане она всегда относилась строже, чем к нам с Липой. Из нас двоих она больше любила Липу, считала меня эгоисткой, мало думающей о посторонних, об общем благе. Школа наша существовала последний год, пятый класс, в который мы весной должны были держать экзамены, был уже одним из старших классов, в нем начинались алгебра и физика, и дома заниматься такими предметами было уже трудно, да и остальные предметы проходили уже более серьезно. Кроме того, мы с Липой оставались вдвоем, Таня весной переезжала в Казань, куда ее отца назначили профессором петрографии Казанского университета. Сестры Липы уже учились в гимназии Шаффе, туда же должны были поступить и мы.