Нельзя было бы сказать, однако же, что Кожев впал в помрачение и превратился в ходячую нелепость. Странным образом этот мыслитель оставался вполне эффективным деятелем тогдашней политической сцены. В оккупированной Франции и в сателлитном квазигосударстве Виши это означало не что иное, как реальное участие в сложном, многоуровневом общенациональном движении Сопротивления.
Александр Кожев в годы войны стал членом подпольной организации известного командира Сопротивления Жана Кассу. Наш философ даже получил в этой организации свой инвентарный номер: он был «агент 1231». Это, конечно, не так круто звучит, как «агент 007», но, судя по всему, он приносил подпольщикам кое-какую пользу — как в объединении Кассу, так и в группе «Комба» в Марселе. Разумеется, его главным делом было изготовление и распространение разного рода печатной продукции — от пропагандистских листовок до документов внутреннего пользования. Вероятно, Кожев исполнял и некоторые разведывательные задания, вращаясь среди врагов, язык которых он знал, подобно Кандинскому, в совершенстве.
ПОСЛЕДНИЕ ЗАКЛИНАНИЯ ВОЛШЕБНИКА
С аристократическим хладнокровием и выправкой гвардейского офицера, неизвестно как усвоенной этим удивительным человеком с младых лет, Кандинский игнорировал то, чего не хотел видеть.
Вермахт в Париже. Родной немецкий язык в устах гитлеровских молодчиков. Послания Саши Сталину, маршалу Петену и Генри Форду. Эпопея Сопротивления. Советские армии идут на запад, шатаются стены рейха. Гестапо свирепствует в тройном масштабе. Доберутся ли русские до Парижа на этот раз? Вот вопрос. Ждать ли здесь тех самых комиссаров, которые так крепко запомнились со времен гражданской войны? Мир сошел с ума.
Современный художник, как мы помним, не признает над собой власти идеократии и крайне недоверчиво относится к исторической реальности. Мы с вами замечали симптомы этого нового искусства уже у Репина и Чехова и уж тем более — у импрессионистов и Сезанна.
О чем говорят нам картины Кандинского 1939–1944 годов? Волшебник приглашает нас на свой чудесный праздник и предлагает порадоваться вместе с ним. Он пишет небольшую картину «Маленькие акценты» (Собрание Гуггенхайма, Нью-Йорк). На ней мы видим как будто небрежно намеченные детской рукой нотные линейки, на которых посажены в виде музыкальных нот разные фитюлечки и козявочки, загогулинки и запятые, шарики с роликами, волосатые крючочки и прочие обитатели иной реальности.
Подобные картинки маслом, гуашью и акварелью пишутся в годы войны, идущей к своему завершению. Иногда обитающие в них «биоморфики» и «геометрики» слегка толстеют и пышнеют, расползаются формами, обретают уморительную солидность. Всегда в этих, как правило, небольших холстах и листах много всякой дробной мелочи. Солидные большие «амебы» медленно проплывают в холодных или теплых водах фона, тогда как мелкие фитюльки с рогульками мельтешат и скачут вокруг, как воробьи вокруг конского навоза.