и понимаешь, что ничего
не кончено
все равно.
И что ты ничего не знаешь на этой Земле,
и глыбой
в тебе оказывается огромный космос
со звездами и Гагариным,
и что все твое время было тебе подарено,
и спасибо за него, и даже неважно, кому спасибо.
Там — по снежной дорожке во тьму идет человек.
Ты вдыхаешь уже нездешний
ветер из ниоткуда.
Музыка длится,
длится еще секунду
после того, как выключается свет.
Пережидать — привычно. Неделю которую.
Здесь ничего, тепло и сухо. Как в крематории.
Конечно, они доживут до конца истории,
Но дальше определенно заказан путь.
Когда легенда не держит, то небо ближе.
Не выйдешь на пенсию, а уберут свои же,
Да, до конца романа им надо выжить,
иначе господа читатели не поймут.
Итак, до конца романа они смеются,
спасают планеты и разбивают блюдца,
ссорятся из-за давно скончавшихся революций,
идут под дождем, от неба не пряча лица.
— Послушай, а нам далеко? — Да еще немного.
Судьба рассчитана точно, до взгляда, до вдоха.
Медленно мелют мельницы Господа Бога,
перемалывая,
перемалывая все до конца.
Забывают друг друга; живут и не знают родин,
ты впряжен в строку, подписался и несвободен.
А потом судьба приходит к ним и уводит.
Далеко-далеко.
А иначе нельзя.
Нельзя.
Неизвестно куда — в ад ли, в небо или в вериги,
но, конечно, надейся, что просто в другие книги.
Посмотри: уходят, в темноту, в далекие блики,
и по голому льду, как будто летя, скользят.
СВЯЗНОЙ
говорю: прием; прием, говорю, как слышно,
а на линии треск и хрип, и опять молчат,
только след от слов змеится дорожкой лыжной,
убегает в высокого неба сухой квадрат.
я с восьми утра на связи, я жду ответа,
говорю: я земля, земля вызывает сокола,
а на линии только хрипы, как будто где-то
астматичный гэбэшник с трубкой присоседился около.
может быть, он и вправду есть — опершись на руку,
слушает, как уходят в пустоту мои позывные
думает: хоть бы кто-то ответил, такая скука —
сухая равномерность однообразного стука
и сигналов изможденная аритмия.
и который месяц,
который месяц одно и то же,
это будто рыба бьется о голый лед,
но если они погибли, то я все равно не должен
но если я замолчу, то кто же их позовет.
может быть, мне ответят — через десять лет, через двадцать,
через хрипы в трубке пробьется: земля, прием.
я с восьми утра на связи, я жду,
и слова ложатся
на мохнатый от пыли стол, и блестят на нем.
Уходи от своего одиночества, путай следы,
не указанными на карте тропками на болоте,
обрывай свой запах, уходя по теченью воды,
километра три по реке — и оно в пролете.
Но когда ты разложишь палатку, зажжешь костер
и глотнешь из фляги немного холодного спирта,