Хроники внутреннего сгорания (Долгарева) - страница 62


пожалуйста, ну давай


снова прав окажешься


ты.

Человек человеку — волк, товарищ и брат,


человек человеку — друг, напарник и волк.


человек перед человеком стоит, умолк,


но завязан,


завязан,


завязан с другим стократ.


Человек говорит человеку: окей, ты можешь быть рад,


ты опять настоял, ты снова меня поверг,


и протягивает человеку


руки


ладонями вверх.

ПРОСТО, ВИДИМО, ЗАДОЛБАЛО

Дядя Вася стоял в вагоне, и с устатку его качало,


перед ним сидели три девочки с волосами цвета мочала,


очень громко болтали и ржали. Дяде Васе казалось лично,


что сие поведение девочек есть критически неприлично.

Наблюдая шесть остановок весь спектакль этот непотребный,


дядя Вася достал отвертку и воткнул ее в ухо средней.


На допросе не отпирался, лишь сидел и молчал устало,


только раз он ответил тихо: «Просто, видимо, задолбало».

Мальчик Игорь лишь в полдесятого возвратился домой с работы,


очень злой, голодный, уставший, между прочим, была суббота.


А любимая, встретив в прихожей, положив ему руки на плечи,


попросила купить пельменей и еще для нее чебуречек.

Объяснила, что не сидела, что она занималась делом:


разослала два резюме и вакансии посмотрела.


Игорь лично удостоверился в том, что мозга в ней было мало.


Сам не понял, как накатило. Просто, видимо, задолбало.

Журналист по имени Аня о властях хорошо писала:


дали водки пенсионерам, возросло производство сала,


ранним утром, когда ручейки звонко бегали на асфальте,


протащила в парламент бомбу, упакованную в бюстгальтер.

Весь парламент тогда бабахнул, окна вылетели из здания


(плохо очень, что есть депутаты, что прогуливают заседания).


В общем, спрашивать было некого, но в жежешке Аня писала,


что была вполне беспартийной. Просто, видимо, задолбало.

Будь внимательней, человече! Ближних взором окинь орлиным,


будь хорошим мужем и сыном и, конечно же, гражданином.


Заучи этот текст на память или просто запомни вкратце:


в этом мире народу много. Каждый может так задолбаться.

Здесь стоит зима по двенадцать месяцев год за годом: облака тяжелые в небе белобородом, снег искрится, кровь тяжелеет, начинают глаза слипаться, да, и холод такой, что кожа отслаивается от пальцев.


Красота — это снег, искрящийся на свету, если я — зерно, то я здесь не прорасту, воздух здесь прозрачен до дрожи, колюч, остер,


только говорят,


что где-то


горит костер.

Все, кто жив, живет, пока есть надежда, мечта о тепле,


пока веришь, что можно найти его, отыскать


в этом вечнозамерзшем, зацикленном феврале,


где живет пока ледяная одна тоска.

Говорят, что есть костер, и что он горяч, обжигает руки, и щеки красит теплом, говорят, что можно дойти, но в пути — не плачь, и еще выбирай дорогу не напролом. Говорят, что можно искорку принести, и растает снег, и где-то капель заплачет, только знай, что будет жечься она в горсти, и еще что путь неровен, бугрист и складчат.