Кэт живет высоко, в ее комнату по утрам
входит солнце, и ветер смешно шевелит занавески.
Полкило голубого неба, листва в довеске,
голосов заоконных грамм.
Кэт семнадцать, попробуй, решений тут наготовь.
Доктор хмурится: снова очень плохая кровь,
говорит с ее матерью — у той подергивается бровь.
Но зато у Кэт в глазах — расфокусированная любовь.
Она просыпается по утрам, начинает писать:
«дорогая, я вспоминаю тебя опять»,
«если вы прочитаете это — найдите мать,
передайте ей...»
Сочинив таких писем пять,
восемь, десять; все разные, какое о чем,
она кладет их в бутылки, запаивает сургучом,
и идет к ручью — отпускать.
Где-то там, на другом — или этом? — краю земли
кто-то выловит такую одну,
будет плакать?
мечтать?
белый парус искать вдали?
будет искать родных
тех, придуманных Кэт, что в земную ткань проросли?
просто выбросит?
Кэт не знает. Кэт отходит ко сну.
Завтра будет новое утро,
и новые письма, и все сначала.
Ей снятся далекие люди, которых она никогда не встречала.
Решишь торговать красотой, мой друг, —
так помни: мода проходит, года —
запрет на что-либо вечное, да.
Но знай, что на рынке мягких услуг
коты котируются всегда.
Они котируются в клубок,
и в марте котируются они.
У них в глазах — три тыщи дорог,
и все выбирают свои одни.
Пожертвуй колбаску или творог
и по пути своем упорхни.
Они котируются на стул —
вот именно тот, куда тебе сесть.
Они приходят, когда уснул,
и вечно будят именно в шесть:
твой кот — суров и широкоскул —
садится на голову, просит есть.
Они котируются везде,
и часто — на сумку и сапоги.
Но знай: когда мир в унылом дожде,
когда в темном небе не видно ни зги,
они приходят к тебе на грудь,
любуйся, мол, гением красоты.
Урчат. Клубочатся. Не заснуть.
Короче, гладь. И когда-нибудь
тебя за собой уведут коты.
Он говорит ей:
«Я люблю тебя.
Я тебя очень люблю»,
гладит по русым прямым волосам, целует в глаза.
Она смеется, утыкается в подмышку: «и за что такого терплю?
Чай принести?».
Ее глазищи — солнце и бирюза.
Подходит к подоконнику. Распахивает окна.
за окном — роскошный вид в мегаполис, даже ночью неомрачим.
Он думает: еще немного — я свернусь и подохну,
и этому, в общем, даже не будет причин.
Он думает: ну что за бред. Лучше встань и окно закрой,
но сворачивается в кресле больной змеей.
Как там умирало чудовище, оставленное красавицей?
Чудовища вообще одинаково умирают —
оставаясь одни, даже если это кому-то не нравится,
просто уходят, не останавливаясь у края,
ну какие там, к черту, рыцари, мечи, удары судьбы,
чудовища просто ложатся и —
перестают быть.
Он думает о том, что у нее красивые руки,