История и теория наций и национализма (Филюшкин, Федоров) - страница 118

«в полном соответствии со своей семантикой, перегруженной превосходными степенями и громкими эпитетами, понятие империи столь всеобъемлюще, что почти не имеет особого смысла. Действительно, империя воплощает в себе мрачную тотальность неограниченного господства и принуждения, но она же оказывается синонимом неуклюжего неологизма “мир-цивилизация”, выступая в роли объединяющего начала ойкумены, окруженной разрушительной стихией хаоса и варварства. Империя ассоциируется то с ушедшим блеском высших классов метрополии, то с эксплуатацией и принуждением в колониях. Империя – неутомимый и непобедимый агрессор-экспансионист, но она же – колосс на глиняных ногах, не умеющий обуздать центробежные силы и рассыпающийся от слабого толчка. Империя – это “тюрьма народов”, но она же и гарант сохранения местной самобытности перед лицом любых унификационных проектов… Так каков смысл использования самого понятия империя – помимо того, что на протяжении двух тысячелетий Anno Domini этим словом определялся юридический статус крупнейших политий Европейского континента, а ретроспективно или по аналогии – и всего мира?»[191].

Империя понимается не как статичный исторический феномен, своего рода исторический ярлык, приклеиваемый к дискредитируемым государствам, а как длительная развивающая структура, живой и разносторонний организм, и в силу этого – не оценочная категория, а категория анализа, такая же, как «нация», «государство» и т. д. Развитию такого взгляда на категорию империи послужило резкое расширение области изучения империи в постколониальную эпоху: если раньше доминировала политическая история империй, то теперь стали формироваться целые направления по социологии, демографии, культуре, экологии, дисурсивным практикам, гендеру империи и т. д. Тем самым категория империи стала выступать в качестве базовой, своего рода «историографической оси».

Империя не исчезает даже после своего распада: мы все равно говорим о странах и народах постсоветского пространства, об историческом наследии австрийской или турецкой империй и т. д. Империй уже нет, но их пространство осталось, и особенности культуры, в том числе политической, истории, социального строя народа во многом продолжают определяться его былой принадлежностью к той или иной империи. Без учета этого культурного наследия невозможно изучать страны и народы.

Поэтому можно говорить о выделении целого направления, для которого «фокус империи» является не только объектом изучения, но научным, методологическим инструментарием. «При этом сам концепт “империи” должен перейти из категории исторического термина, эмпирически фиксирующего ускользнувшую от внимания модерного знания реальность прошлого (многонациональные династические империи), в статус современной аналитической модели, позволяющей осмыслить исторический опыт в эпоху кризиса модерных категорий анализа и политики. Следуя логике Негри, “империя” нужна сегодня не для того, чтобы вновь утвердить ее в роли категории политической практики, но как аналитическая концепция, приспособленная для понимания процессов меняющегося мира, в котором проблема “управления различиями” стала одной из ключевых… “Империя” – это исследовательская ситуация, а не структура, проблема, а не диагноз. “Помыслить как империю” можно любое общество, точно так же как в номинальной “империи” можно обнаружить черты – или целые эпохи – национального. Секрет в том, что – как уже говорилось выше – аналитический инструментарий модерности насквозь “национален” и империю нельзя описать в рамках некой одной модели, при помощи какого-то одного метанарратива. Поэтому “увидеть” империю можно, только осознанно и контекстуализированно совместив разные исследовательские “оптики”… Выявляя избыточность схоластических споров о “подлинной” сути того или иного термина, Новая имперская история предлагает многомерный взгляд на политических, социальных и культурных акторов, на “пространства”, в которых они действуют. При этом учитывается своеобразие воздействия модернизации на евразийском пространстве, где происходило специфическое смешение модерных и домодерных социальных идентичностей. Таким образом, новая имперская история выступает в роли “археологии” знания об империи, понимаемой в духе постструктуралистской фуколдианской парадигмы, подвергающей деконструкции базовые и нормативные идеи социальных наук»