– Да, все выключено. Мы одни.
– Мы пришли сюда, потому что…
Он замолчал, впервые осознавая, насколько неясны его мотивы. В действительности он сам не знал, какую помощь ждет от О’Брайена, а потому трудно объяснить, зачем он пришел сюда. Он продолжил, понимая, что любые слова, сказанные им, прозвучат неубедительно и вычурно:
– Мы считаем, что существует заговор, что-то вроде секретной организации, борющейся с Партией, и что вы имеете к ней отношение. Мы хотим вступить в нее и работать на нее. Мы враги Партии. Мы не верим в принципы Ангсоца. Мы мыслепреступники. А еще мы прелюбодеи. Я говорю это вам потому, что мы хотим быть честными с вами. Если вы желаете, чтобы мы еще в чем-то признались, то мы готовы.
Он прервался и бросил взгляд через плечо, поскольку ему показалось, будто открылась дверь. И точно: без стука вошел маленький желтолицый слуга. Уинстон увидел, что он несет поднос с графином и бокалами.
– Мартин – один из нас, – буднично заметил О’Брайен. – Несите напитки сюда. Ставьте их на круглый стол. Стульев хватает? Тогда мы можем присесть и поговорить с комфортом. Несите и себе стул, Мартин. У нас дело. Следующие десять минут вы не слуга.
Маленький человечек сел на стул – довольно непринужденно, но все еще с видом слуги – слуги, наслаждающегося оказанной ему привилегией. Уинстон взглянул на него уголком глаза. Ему пришло в голову, что этот человек всю свою жизнь играет роль и что даже сейчас он опасается и не хочет сбрасывать привычную маску. О’Брайен взял графин за горлышко и наполнил бокалы темно-красной жидкостью. В голове Уинстона вспыли смутные воспоминания о том, как давным-давно он видел то ли на стене, то ли на заборе огромную бутылку из электрических огней, которые перемещались туда-сюда и будто выливали содержимое в бокал. Сверху жидкость казалась почти черной, а в графине она рубиново мерцала. Запах был кисло-сладким. Он видел, как Джулия поднимает бокал и с откровенным любопытством вдыхает его аромат.
– Это называется вином, – пояснил О’Брайен с легкой улыбкой. – Вы наверняка читали о нем в книгах, не сомневаюсь. Однако боюсь, что члены Внешней партии видят его крайне редко. – Его лицо снова стало серьезным, и он поднял бокал. – Думаю, нам следует для начала выпить за здоровье. За здоровье нашего вождя, за Эммануэля Гольдштейна.
Уинстон с энтузиазмом взялся за бокал. Он читал о вине и мечтал о нем. Оно, подобно стеклянному пресс-папье и наполовину забытым стишкам Чаррингтона, принадлежало к исчезнувшему, романтичному прошлому, к былым временам, как он любил называть этот период в своих тайных размышлениях. По каким-то причинам он всегда думал, что вино очень сладкое на вкус, как варенье из ежевики, и сразу же ударяет в голову. Но, сделав глоток, он явно разочаровался. Правда состояла в том, что после многих лет употребления джина, он почти не чувствовал вкуса вина. Он поставил пустой бокал на стол.