– А вы виновны? – спросил Уинстон.
– Конечно, виновен! – закричал Парсонс, бросив подобострастный взгляд на телеэкран. – Вы ведь не думаете, что Партия может арестовать невиновного человека? – Его лягушачье лицо стало спокойнее, и на нем даже появилось чуточку лицемерное выражение. – Мыслепреступление – ужасная вещь, старина, – заметил он нравоучительно. – Оно такое коварное. Захватит тебя, а ты и не ведаешь об этом. Знаете, как со мной случилось? Во сне! Да, это факт. Я работал, старался внести свою лепту и вообще не подозревал, что у меня в голове эта дрянь засела. А потом начал говорить во сне. Знаете, что они от меня услышали? – Он понизил голос, как это делает человек, обязанный по медицинским причинам сказать нечто неприличное. – «Долой Большого Брата!» Да, я это сказал. Кажется, повторял снова и снова. Только между нами, старина: я рад, что меня взяли, пока все это дальше не зашло. Знаете, что я скажу, когда буду выступать перед трибуналом? «Спасибо, – вот, что я скажу, – спасибо, что спасли меня, пока было не слишком поздно».
– Кто на вас донес?
– Моя маленькая дочурка, – ответил Парсонс с какой-то скорбной гордостью. – Она подслушивала через замочную скважину. Услышала, что я говорю, и вызвала патруль прямо на следующий день. Довольно умно для семилетнего ребенчишки, а? Я на нее обиды не держу. На самом деле ею горжусь. Значит, в любом случае воспитал ее в правильном духе.
Он несколько раз дернулся вверх и вниз, бросая тоскливый взгляд на туалетное приспособление. Затем он вдруг решительно сдернул с себя шорты.
– Извини, старина, – произнес он. – Не могу терпеть. Это все от волнения.
И он плюхнулся своей объемистой задницей на ведро. Уинстон закрыл лицо руками.
– Смит! – взвизгнул голос из телеэкрана. – Шестьдесят-семьдесят девять Смит У! Открыть лицо. В камере запрещается закрывать лицо.
Уинстон убрал руки. Парсонс шумно и очень обильно сходил в туалет. А потом оказалось, что крышка закрывается плохо, и в камере долго стояла нестерпимая вонь.
Парсонса увели. Таинственным образом приходили и уходили еще какие-то заключенные. Одной из них, женщине, сказали: «Комната 101», и Уинстон заметил, как она, услышав эти слова, вдруг задрожала и побледнела. Время шло, и если его привели сюда утром, то сейчас должен был быть полдень; или если тогда был полдень, то сейчас полночь. В камере находились шесть арестантов – мужчин и женщин. Все сидели очень спокойно. Напротив Уинстона расположился мужчина почти без подбородка, с крупными длинными зубами, и оттого лицо его очень напоминало какого-то большого безвредного грызуна. Его пухлые, испещренные пятнышками щеки так оттопыривались внизу, что казалось, будто за ними спрятаны запасы еды. Бледно-серые глаза робко оглядывали лица сидящих в камере, но мужчина тут же отводил их, стоило ему поймать чей-то взгляд.