И он начал упражняться в преступстопе. Он выдвинул предположения: «Партия говорит, что Земля плоская» и «Партия говорит, что лед тяжелее воды», – и начал тренироваться в том, чтобы не видеть и не понимать аргументов, противоречащих им. Было нелегко. Потребовались изрядная сила воли и импровизация. Арифметические задачи, например, основанные на таких утверждениях, как «два плюс два – пять», оказались выше его интеллектуальных возможностей. Тут нужно было еще что-то вроде умственного атлетизма, умения в один момент тонко применять логику, а в следующий – не видеть грубейших логических ошибок. Тупость являлась столь же необходимым качеством, как и ум, и достигалась нелегким трудом.
Все это время одна часть мозга задавалась вопросом, когда его расстреляют. «Все зависит от вас», – сказал О’Брайен; но Уинстон знал, что этого не приблизить никаким сознательным действием. Может, это произойдет через десять минут, а может быть, через десять лет. Возможно, они годами будут держать его в одиночной камере, а возможно, отправят его в трудовой лагерь, или выпустят на короткий срок, как они иногда это делают. Существует очень даже большая вероятность того, что прежде, чем его расстрелять, они заново разыграют драму с арестом и допросами. Но одно было точно: смерть никогда не приходит, когда ее ждешь. По традиции (все о ней откуда-то знали, хотя никто не слышал, чтобы об этом говорили), тебе стреляли в спину, в затылок, без всякого предупреждения, когда ты шел по коридору из одной камеры в другую.
В один «прекрасный» день (нет, «день» – неточное слово: вполне вероятно, что это случилось ночью), однажды, он впал в странное, блаженное забытье. Он идет по коридору, ожидая пули. Он знает, что выстрел вот-вот последует. Все было утрясено, сглажено и улажено. Больше не существовало ни сомнений, ни доводов, ни боли, ни страха. Его тело стало здоровым и сильным. Он двигался легко, радостно, с ощущением того, что гуляет в свете солнечных лучей. Уже не было длинных белых коридоров Министерства любви, а находился он в каком-то громадном, залитом солнцем проходе – с километр шириной – и двигался по нему, словно в наркотическом опьянении. Он был в Золотой стране и шел по тропинке, идущей через выщипанный кроликами луг. Он чувствовал под ногами пружинистый дерн, а на лице – ласковые солнечные лучи. На краю поля росли вязы, которые легонько шевелили ветвями, а за ними скрывался ручей, где в зеленоватых заводях под ивами ходила плотва.
Вдруг он в ужасе вскочил. Пот струился по спине. Он понял, что кричит вслух: