– Да заткнитесь вы! – сказал третий мужчина.
Они говорили о Лотерее. Удалившись от них метров на тридцать, Уинстон обернулся. Они все еще спорили – живо и страстно. Лотерея с ее еженедельными выплатами огромных выигрышей была важным общественным событием, к которому пролы проявляли самый что ни на есть серьезный интерес. Быть может, для нескольких миллионов пролов лотерея представляла собой самый важный, если не единственный, смысл жизни. Она стала их радостью, их безумием, их утешением, их интеллектуальным стимулом. Там, где дело касалось Лотереи, даже те, кто едва ли умел читать и писать, оказывались способными на сложные подсчеты и проявляли поразительную память. Целое племя людей жило исключительно за счет продажи систем, прогнозов и счастливых амулетов. Уинстон никакого отношения к Лотерее не имел: она находилась в ведении Министерства изобилия, но он понимал (на самом деле, каждый в Партии понимал), что призы существовали главным образом в воображении. В действительности выплачивались только мелкие суммы, а большие призы выигрывали лишь несуществующие персоны. В отсутствии хорошего сообщения между частями Океании организовать обман не составляло труда.
Однако если и есть надежда, то она связана с пролами. Надо держаться за эту мысль. Когда ты выражаешь ее словами, она звучит разумно; когда, проходя по тротуару, ты видишь этих человеческих существ, то в нее остается только верить. Улица, по которой он двигался, шла под горку. У него возникло ощущение, будто он бывал уже здесь когда-то и что недалеко расположен большой оживленный квартал. Откуда-то спереди доносился неясный гул голосов. Улица резко повернула вправо и привела к ступенькам, спускавшимся в переулок, где несколько лоточников торговали сморщенными овощами. В этот момент Уинстон понял, где он находится. Переулок выходил на главную улицу, а дальше еще один поворот – и не более, чем в пяти минутах ходьбы отсюда будет лавка старьевщика, где он купил чистый блокнот, сейчас ставший его дневником. А в магазине канцтоваров неподалеку он приобрел ручку и бутылек чернил.
Оказавшись на лестнице, он остановился на секунду. На противоположной стороне переулка виднелся грязный маленький паб, окна которого были будто запорошены инеем, на самом деле – обычной пылью. Очень старый мужчина, сгорбленный, но бодрый, с седыми усами, ощетинившимися в разные стороны, как у креветки, толкнул крутящуюся дверь и вошел внутрь. Уинстон стоял и наблюдал за ним, и тут ему вдруг пришло в голову, что старику должно быть не меньше восьмидесяти и он встретил Революцию, будучи взрослым человеком. Он и немногие ему подобные являлись последними осколками исчезнувшего мира капитализма. В самой Партии осталось очень мало людей, чье мировоззрение сформировалось до Революции. Великие чистки пятидесятых и шестидесятых почти без остатка уничтожили старшее поколение, а немногие выжившие запуганы до полной умственной капитуляции. Если и остался еще кто-то в живых, кто способен правдиво описать жизнь в начале столетия, то им мог быть только прол. Вдруг в памяти Уинстона всплыл параграф, который он переписал в дневник из учебника истории, и он ощутил безумный порыв. Он зайдет в паб, завяжет знакомство со стариком и расспросит его. Он скажет ему: «Расскажи мне о том времени, когда ты был мальчиком. В те дни все было, как и сейчас? Было лучше, чем сейчас, или хуже?»