Вот Тихону и показалось, что казак шевелил своим возмущением, оскорбленный присутствием социально-не значимого Тихона в своей реальности.
– А ведь никто на самом деле не казак, – сказал отец Филип.
– В смысле не казак? – не понял дядя Архип.
– Человек рождается чистым, – в который раз повторил услышанные откуда-то слова отец Филип, – он не рождается казаком, или гасконцем, или патриотом. Человек чист, как губка, и только взрослые его напитывают своим мусором, стараясь сделать таким же, как они. Это программирование называется у них «воспитанием», и когда губка набралась воды до отказа, ее отпускают в жизнь, умиляясь тем, что этот человек теперь «свой, такой же, как мы».
– Ерунда полная, – сказал Тихон, вмешиваясь в разговор самых близких товарищей, – вот я, например, видел однажды физически гасконца.
– Это так? – спросил дядя Архип.
– Встретил однажды знакомого одного, – начал Тихон короткий рассказ, – и стал втирать ему «правду», вроде той, что отче сейчас поднял, ну, про то, что национальностей не существует, и если ты хочешь духовно расти, то ты должен выбросить из себя абсолютно все программы, с которым сросся, и которые ты считаешь собой. И чем больше сросся, тем труднее будет от них избавиться. Ты должен со всем разотождествиться, если хочешь ощутить свое истинное «я», которое «не-я». Ты должен выцарапать из себя ненастоящее. И так далее, про то, что никто не гасконец. А тот товарищ долбанул себя в грудь копытом, и сказал: «Я гасконец! И духовно, и физически!» Так что у меня теперь есть один знакомый физический гасконец.
Пришла очередь отца Филипа задать этот вопрос, прямо таки свой, родной, гасконский.
– Это как? – задал вопрос отче, и задумался, – Это у тебя, значит, гасконские руки, гасконские ноги, гасконская перхоть…
– Более того, – сказал Тихон, – если у тебя есть глисты…
Разумеется, уж его-то голос казаки услыхали.
– Ну ты, тля болотная, – сказали казаки, – может, мы сейчас в тебе глистов поищем?
Судя по гневному облику, они были готовы это сделать, употребив все имеющиеся естественные возможности. Ни доказывать, что он не тля, ни убеждать оппонентов, таких же гасконцев, в том, что они не казаки на самом деле, а всеобъемлющее космическое сознание, Тихон не собирался.
Иногда позор является лучшей славой. Тихон поднял зад, малодушно пукнул и побежал. Сердце гасконское заколотилось в ожидании погони. Ноги, гасконские ноги Тихона, неслись быстрее, чем французские ноги от Смоленска в неудачную кампанию Наполеона. Верилось, что казаки сейчас догонят, и на волне славы откроют в поверженном Тихоне «бистро», как в Париже.