– А что, – спросил Тихон, – наступит время, когда их станет хватать, людей-то? У меня их в башке всегда целая пачка, прям первичная организация, ячейка. Можем ехать революцию делать в какой-нибудь маленькой, обиженной империалистами, африканской стране.
Ангел-хранитель пожал невидимыми плечами. Левое крыло заныло, как раз в одну африканскую кампанию слегка задетое пулей, когда он схватился с силами зла за душу одного такого революционера. Ах да, какие там еще пули, материальная ерунда… Но что-то заныло, право.
– Твоя «первичка» еще от внутренней революции не отошла, – сказал ангел, – тебя еще штырит, как мамонта.
– Знаю, – печально сказал Тихон, – а это надолго, брат?
Ангел знал про такие вопросы. Они не про время, они про страх. У людей почти все вопросы про страх, и малая толика про любовь – а больше и нет никаких. Поэтому ангел не ответил, приобнял Тихона за плечи и они долго сидели, ожидая рассвета.
А потом Тихон пошел все-таки спать, потому что это было утро той самой последней ночи, когда битые тачки еще крутились на асфальте как псы, искря разутыми дисками. О эти тачки, старые голодные псины, с досады пнутые под хвост последним посетителем бара, которого самого вышвырнули из заведения в моросящий рассвет.
Это потом Тихон станет развитым и полюбит людей, а пока он мерилом работы считает усталость, как некоторые.
Усталость полезна, когда нужно загрузить ум. А когда не нужно-то… Всегда нужно, но не всем. Тихону нужно. Загруженный ум сам себя сожжет изнутри – но потом.
Сжигать себя самого Тихону было больно. Хорошо еще, что он был не один, а втроем. Внутренний огонь на троих делить легче. Еще хорошо было, что Тихон спал все-таки посередине, и ему всегда было тепло
– Хорошо тебе, – сказал дядя Архип, – а помнишь, как твоего соседа били за то, что ему было хорошо? Впрочем, так ему и надо.
Сосед любил поговорить о плохом. Выглядело это так: он подсаживался к компании, и прямо интересовался:
– Ну, что у нас нынче плохого?
Такое искреннее участие хорошего человека в твоей судьбе было сродни вопросу окунька на рыбалке: «Привет, червячок, ну что – висишь?»
Как тут не ответить, мол, вишу, спасибо большое, дядя окунь. А вы меня правда не скушаете? Не понимал он еще, кому кого надо бояться на самом деле.
А люди расправляли крылья, согнутые печалью, и начинали медленно поливать искренний интерес соседа рассказами о плохом.
От кого жена ушла, кому тачку поцарапали, или начальник урод, да мало ли что. Сосед слушал с участием, кивая и приговаривая:
– Хорошо…
– Хорошо, хорошо…