– А этот самый, – повторил Тихон, и решился, – Ангел-хранитель и говорит: «Тиша, не смей! Прыгнешь – никогда себе не простишь, и уж это будет самое полное «никогда», никогдее не бывает. Ты выживешь – и навсегда ляжешь. Архип с отче будут тебе пролежни массировать, тебя проклиная. Трубочки, катетеры, жидкий стул – оно тебе надо? Тебе надо еще жить да жить, бро!
Тихон выдохнул, но набрать воздуха не дала Даша. Опустив сказанное про «ангела-хранителя», будто не слышала, она готова была рухнуть на Тихона огненной птицей.
– Вы хотите сказать: мысль о том, что ваш брат Архип с вашим папой будут прикованы к вашей инвалидной кровати, пробудила в вас желание остаться с этой стороны парапета – ах, какое благородство! Архип – это же ваш брат?
Явно лысый что-то нажал, потому что сверху раздались аплодисменты. На Тихона задышал океан парфюма, это они с Дашей слишком сблизились бортами. Красное платье пылало, полыхали первой ступенью ракеты софиты, запахи били в нос, лысина режиссера просила поцелуев, благодарных, как летний сон на закате.
Особенно это красное платье… Тихон почуял, что он уже совсем бык.
– Погодите, «женщина-феррари», – сказал Тихон, – какое еще, в задницу, благородство. Я же сказал: ангел-хранитель сказал! Сказал, что я не убьюсь, а гораздо хуже – выживу. И буду валяться… кстати, Архип – не брат мне, а тоже гораздо хуже. Архип мне я. И отца у меня уже нет, помер батька, ушел, так сказать, в рассвете. На рассвете в четыре утра ушел, лет пятнадцать тому как. Я и подумал тогда – не скопировать ли мне батино поведение? Не в том смысле, что он с моста прыгал, отнюдь. А в том – не помереть ли и мне? Совсем уж было собрался, даже ногу занес – а ангел-хранитель и говорит: «Не тупи, Тиша, останься». Ну, я и остался.
Третье упоминание ангела-хранителя игнорировать было уже невозможно. Третье упоминание считалось прямым нарушением табу, строжайшим запретом на любое упоминание ангелов-хранителей. У всех они есть – но говорить о них нельзя, не положено. Дети спрашивают родителей:
– Мама, папа, а кто это рядом со мной? – но отвечать нельзя, ибо табу.
Поскользнешься по жизни, ангел тебя вытянет, друзья похвалят:
– Ну ты молодец! Надо же – выжил! И как это у тебя вышло-то?
И что тут скажешь, когда нельзя правду сказать?
– Как-то выжил, само получилось, – промямлишь стыдливо, и все поймут, но промолчат.
Ибо табу.
Даже бабушки и дедушки, эти лучшие люди страны, и те краснеют, но не колются. Ибо… мать его. Нет, отца его, так обиднее – мужчина все-таки.
А Тихону явно помогла Троица, уже настоящая, вот он и решился табу шлепнуть. Тут в студии такая началась паника – тушите свет! Вроде как-то надо реагировать, но никто не знает как. И промолчать не промолчишь, и убить Тихона не за что – он-то сам никого не убил, кроме страха.