Ромка упал. Упал и не поднялся, даже попытки не сделал, лежал, дышал тяжело и только и пытался контролировать себя, свой воспалённый мозг, чтобы не уснуть. Дыхание било в снег, и снег этот стал сразу оседать вниз, кристаллизоваться и таять на глазах. Ромка хрипнул горлом, согнул руку в локте и упёрся ею в снег, только тогда почувствовал, что пальцы у него холодные, можно сказать, что замёрзшие. Рукавицы не греют? Странно. Он, кряхтя во всю силу, поднялся на колени, вытащил ладонь из рукавицы, посжимал её, потом засунул в рукавицу и стал что есть силы бить обеими ладошками о колени, стараясь их таким образом разогреть. Так разогревали руки все старатели на Аляске. Об этом он читал у Джека Лондона. А если тот сам не знал, что писал? Но руки скоро стали немного отходить. Ромка поднялся на ноги и, сжимая ладони с силой, что осталась, пошёл дальше. Потом быстро снял обе рукавицы, как следует дунул туда дважды, надел — чуть теплее, кожаные рукавицы держали его дыхание, но недолго. Вновь стал сжимать и разжимать пальцы. Вновь показалось, что стало светлеть. Посмотрел на часы — стёклышко у часов запотело, циферблат видно было плохо, Ромка посмотрел сбоку: около восьми утра… Значит, скоро день! Скоро рассвет! Боже мой, неужели будет свет в этой тундре? А что ему свет, если зрения нет? Что ему свет? А многое! Свет — это жизнь, когда светло, идти легче, и когда будет светло, он обязательно найдёт выход. А он сможет идти, когда будет свет? Может, уже ноги откажут? Обязательно сможет! В любом случае сможет, как только свет появится, он сможет идти даже быстрее! Ромка верил в это уже как-то истово.
Когда небо обложено тучами, когда зимой солнце появляется лишь за горизонтом, не выходит на небо в полном своём величии и красоте, когда лучи его попадают на землю, только отражаясь от небесного свода, тогда и свет приходит к вам так незаметно, что видишь его, лишь когда очертания предметов вокруг вырисовываются перед тобой или горизонт сам по себе выплывает далеко впереди бело-серой ниткой, границей между небом и землёй.
Ромка этого видеть не мог. Просто к девяти утра он заметил, что видит, едва видит желтизну своих лыж… Взгляд мигом устремился вперёд. Вперёд! Но впереди была серая мгла. Рано. Он посмотрел на часы сбоку, словно мог заглянуть под запотевший циферблат… Около девяти?
Рассвет пришёл. Пришёл полный рассвет. Ночь закончилась. Свет пришёл ненадолго. На какие-то пару часов, не больше. Это всё вместе — рассвет, день и вечер — два часа, ну три, не больше. Потом опять ночь с двенадцати дня до девяти утра.