Отмолился я, вышел на крыльцо, а девка с вороным глазом тут как тут.
— Тебе что надобно? — спросил я ее.
— Да ничего, — и впримык меня зрачками ошпарила.
— Ты Александра?
— А ты Асафий…
У меня балахна так до шестой пуговицы и отвисла. И мурашки от потыла к позвонкам посыпались. Неужли, думаю, скрозь мою душу зрит? Девка меня зрачками так и пронзает. Я бочком от нее к сторожке. А она за мной щепотко стала вышагивать, так вместе со мною в сторожку и вошла.
Отец Василий уже стол накрыл, увидел Александру, спросил, утирая ширинкою ложки:
— Угадала, кто Сафке перстень подарил?
— Анна, — ответила ворожея.
Я на лавку так и плюхнулся.
— Что еще ему предречешь?
Ворожея ко мне двинулась, смотрит вназырку, будто и в меня, и впронизь, ровно видела кого-то за моей спиной. Со страху оглянулся — никого.
— Родится у тебя три сына, — заговорила ворожея, голос у нее был, аки покойник в гробу бубнил. — Первенца тебе увидеть суждено только един раз. И будешь ты жить с ним в разлуке вечной и смотреть на лик его, очерченный в круге. И жития твоего будет восемьдесят семь лет…
Ворожея глаза закрыла, а по челу пот капелью выступил. Приметил я, что она дрожмя дрожит.
— А как сынов нареку? — спросил я.
— Господь не велел оглашать. — Александра открыла отускнелые очи и перекрестилась. И тут внезапно всхлипом пошла и разом из сторожки прянула.
— Что так? — спросил я отца Василия.
— С мужем-калекой умучилась. Вдогад берешь, как утешить плачущего? Плакать заодно с ним. Знать, и тебе выпадет испытание. Кого Господь возлюбит, того на крепость испытывает. Радость всегда впромесь со страданием живет. Помни — скорбь сотворяет песнь «Аллилуйя»…
Поели мы, чего Бог и дядя Пафнутий послали. Поведал я батюшке про цветочек лазоревый. Вздохнул он и рек:
— Эк тебя угораздило, Сафка. И куда ты вкобенился? Принцесса твоя Анна Леопольдовна — внучка царя Ивана Алексеевича, брата Петра Великого, хоть не я назвал его великим.
— В сказке Перро кот в сапогах женил сына мельника на королевне.
— Тю, дурень, то же в сказке! Рек безоколично: не нюхай ты свиным рылом ананасы. По-мужицки, по-нашему говорю. Забудь про нее. Сгинешь как кур в ощипе, и никто из ихнего брата не помянет тебя, инда и не заметят, как ты пропал. Ты для них холоп, и боле все. Поморочит тебя, послушает, как ты латиной губу помазал, тем дело и завершится. Ну, может, разок-то позабавится с тобой. Беги подале…
Дверь в сенях заскрипела, в горницу Митька вошей, а за ним в холстинной голани и портках дружок его, видать. Матрос был невысок и поджар, аки борзая. Они с трикратным поклоном покрестились на образа, а батюшка показал им на скамью: