— Садитесь, ребята. Отпробуйте от нашего каравая.
Матрос сел на край скамейки, покашлял в кулак и глаза в столешницу угвоздил.
— Как зовут-то? — спросил отец Василий.
— Максимом Толстым, — ответил матрос.
— В трактир ходили? — спросил батюшка.
— Ходили, — нехотя буркнул Митька. — Солдаты помешали. Кабачник водку беспошлинного сиденья продавал. Обыск начали.
— Воры, всюду воры, — вьщедил Максим. — А первые воры — немцы…
— Да что ты? — ощерился батюшка, бороду загребью в обхват взял. — Ты, Максим, ешь, хоть добро, может, тоже краденое.
И отец Василий мне подмигнул.
— Тоись как краденое? — Максим бровями вскинул, будто чайка крылами.
— А так. — Батюшка дал Максиму и Митяю по ложке. — Ешьте, ребятки. Вот, скажем, лепешки из пшеничной муки. Мужик вспахал, засеял и сжал. Молоть зерно — на распыл у мельника отдай четыре фунта на пуд. За помол прибавь еще. Староста при сдаче муки обвесит, как наш Петька Куцый. А тут и пошлина. В городе на всякую рогатку по грошу. Вздорожал хлеб, а у мужика его по прежней цене купуют. И идет мужик в кабак, где из его же хлеба водку продают по цене сам-десять. Напимшись, выходит мужик на дорогу армаить кого попадя. Где ж ты, матрос, вора найдешь, кого вором наречешь?
— При царе Петре грабить боялись. — Матрос стукнул кулаком по столу. — А простому мужику можно было выйти в полные генералы.
— Во-во! — ответил отец Василий. — А тебе жениться на царевой дочке, так, что ли?
— Царь Петр простого мужика уважал, и мысли его были о державе, а корень державы — мужик.
— То-то твой царь оные корни из земли повырывал.
— Ты ненароком не раскольник? — Максим набычился, однако отец Василий хлопнул его по плечу:
— Сиди-сиди, не раскольник я. Расстрига.
— Верно, и расстригли тебя за такие речи…
— Не та вера правее, коя мучает, а та, кою мучат. А ты со своими речами в капитаны выйдешь. — Батюшка посуровел. — Кругом воры немцы, от них мужики страдают, и голод воровать нудит их. Один ты честный, выходит?
— Я еще ни у кого не украл, — ответил матрос.
— А вот и врешь, — всперечил батюшка. — Украл, и украл не у меня, а у державы…
— Тоись я вор?! — Максим вскочил, аки скаженный.
— А ты не кипятись, сядь. Выслушай расстригу. Баба что горшок: что ни бросишь, все кипит, а ты мужик, да еще матрос… Вот ты в трактире водку пьешь. А у кабачного сидельца пятеро ребят малых. Платит пошлину царскую, платит полиции, чтоб не трогали. И тайной сидкой водки промышляет. Понеже не хочет с семьею с голоду помирать. Сиречь нарушает монополию царскую, крадет у державы. Казна ведь что шатучая корова — не доит ее токмо ленивый. А ты оную водочку пьешь вкупе со мною, скажем, стало быть, краденую у державы. Так что ж ты пришел и говоришь, что все кругом воры, а один ты не вор? Такой же вор, как я, как Сафка, как Митька. И царь твой Петр первым вором был, поелику храмы Господни разорял, и попирал копытом, аки китоврас, Церковь Православную, и украл жизни у тысячи тысяч невинных душ…