не хватает, утех
всегда не хватает.
Я делаю все, что могу. Я стараюсь быть милым. Я стараюсь быть веселым, занятным, забавным. Я рассказываю людям забавные истории. Каждое божье утро я шучу с вахтером, каждое божье утро — со сторожем на стоянке. При всякой возможности я пытаюсь быть занятным, чтобы помочь моим друзьям прожить этот день. Я пишу записки любимым людям, когда мне понравилась их статья или их выступление на сцене. Когда люди на вечеринке стали проходиться по адресу рекламных агентов, я увел разговор в сторону, потому что моей приятельнице Монике стало неловко — ее отец работает в рекламном агентстве.
На нарах никого — только книжка, но страницы книжки залиты кровью, и, когда я беру книжку, кровь пачкает мне одежду, льется на пол. Тут еще предисловие — все, что случилось до моего рождения. Мне досталось роскошное поле — как вышло, что мне досталось оно, а не черное, каменистое? А вышло так потому, что до моего рождения землю распределяли и кто-то подгребал эту землю под себя.
Не случайно, не по прихоти судьбы. Землю подгребали под себя воры, убийцы. Годами, веками, из ночи в ночь блестели ножи, взрезались глотки, снова и снова, и наконец-то в одно прекрасное рождественское утро мы просыпались, и наши гордые родители показывали нам великолепные сияющие, пропитанные кровью поля — теперь наши. Возделывай, говорили они, обрабатывай все, что возьмешь у земли, береги, охраняй, а потом прирежь своим детям соседний склон, соседнюю долину. Из любой выгоды извлекай новую. Расти, обрабатывай, сохраняй, стереги. Двигай дальше, покуда все не станет твоим. Остальные всегда отойдут, отступят, отдадут тебе то, что ты хочешь, или продадут, что ты хочешь, и за цену, какую ты хочешь. У них нет выбора, потому что они слабые и больные. Они стали «бедными».
А книга разворачивается — годы, века, — и наконец наступает день, когда наши родители говорят, что время распределения кончилось. Теперь у нас есть все, что нам надо, — наша позиция защищена со всех сторон.
Теперь наконец все может застыть так, как есть. Насилие может прекратиться. Отныне — никакого грабежа, никаких убийств. С этого момента — вечная тишина, царствие закона.
Итак, у нас есть все, но осталась одна непреодолимая трудность, проклятье: мы не можем порвать наши связи с бедными.
Нам нужны бедные. Если бедные не соберут плоды с деревьев, не упрячут под землю экскременты, не выкупают наших младенцев после родов, мы не сможем существовать. Если бедные не сделают черную работу, на черную работу уйдет наша жизнь. Если бы бедные не были бедными, если бы бедным платили, как платят нам, нам не на что было бы купить яблоко, рубашку, отправиться в путешествие, провести ночь в гостинице соседнего города. Но ужас в том, что бедные растут повсюду, как мох, как трава. И нам не забыть времен, когда они владели землей. Нам не забыть гибели их семей, клятв о мести, звучавших в тех комнатах, обагренных кровью. И бедные не забывают. Они живут своей яростью. Они питаются яростью. Они хотят восстать и уничтожить нас, стереть нас с лица земли, как только представится случай.