Жилин неожиданно накрыл струны рукой:
— Повеселились, и хватит!
— Чего так? — удивился Волков.
— Уморился, — объяснил Жилин. — Весь путь на сидячем месте проехал — не выспался.
Жилин потуже затянул узел на мешке, дернул замок на чемодане и, не глядя на нас, сказал:
— Я, мужики, тоже пройдусь.
— Погоди, — остановил его я. — Сейчас вместе двинем.
— Я сам по себе, — проворчал Жилин и ушел.
Мы остались вчетвером.
Гермес выпалил:
— Нехороший человек!
Я посмотрел на Волкова.
— Жмот, — процедил он.
Мне Жилин тоже не понравился. Однако я не стал торопиться с выводами, решил присмотреться к нему, но в душе уже поселилось что-то тревожное, и я никак не мог избавиться от этого.
Из окон общежития падал свет. На втором этаже на фоне простеньких штор и занавесок то возникали, то исчезали женские силуэты. Флигелек, в котором жил Игрицкий, тоже был освещен.
— Заглянем? — предложил я, кивнув на окно.
— Небось дрыхнет или вино хлещет, — отозвался Волков.
К флигельку медленно приближался человек. Мы узнали Курбанова. Остановившись, он постучал набалдашником в крестовину окна. Показалось опухшее, обросшее светлой щетиной лицо Игрицкого. Несколько мгновений он вглядывался в Курбанова, потом, покачнувшись, отошел.
«Впустит или не впустит? — подумал я. — Если да, то я встречусь с Алией».
— Не впустит, — сказал Волков.
Я не успел ответить — тягуче скрипнула дверь.
— Входи, — невнятно пробормотал Игрицкий.
Мне сразу стало весело.
— Чудеса в решете, — сказал Волков. — Раньше не впускал, а теперь…
— Так часто бывает! — воскликнул я. — Чего не ждешь, во что не веришь, происходит.
— Верно, — подтвердил Волков. — Ты-то чего радуешься?
Велико было искушение рассказать про Алию, про первую любовь, которая наперекор всему продолжала жить в моем сердце. Я никак не мог понять, кто мне дороже — Алия или женщина с васильковыми глазами — и, наверное, поэтому промолчал.
В парке было прохладно, темно. Я шел, словно слепой, вытягивал руки, чтобы не наткнуться на деревья.
— Чего руки-то тянешь? — спросил Волков.
— Ничего не вижу.
— А у меня глаза, как у кошки.
— На юге какая-то особенная темнота — в двух шагах ни черта не различишь.
— Это тебе так кажется. Может, у тебя куриная слепота началась?
Я рассмеялся.
— Тогда это от контузии! — заявил Волков. — Сходил бы к врачам, они точно скажут.
Последний раз я был у врача в Москве, вскоре после демобилизации, когда участились головные боли. Женщина-врач сказала: «Это мигрень», — прописала какие-то порошки. Я попринимал их две недели, а потом уехал на Кавказ. Первое время голова не болела, видимо, подействовала перемена климата, а через три месяца меня так скрутило, что я чуть не выл от боли.