— Как видишь.
— От Волкова тоже вестей нет?
— Пока нет.
— Точно?
Самарин не успел ответить: перед окном возникла Нинка, сильно похудевшая, совсем черная от загара. И уже не в гимнастерке — в кофточке с широким воротничком, украшенным красной вышивкой.
— Когда приехал? — спросила Нинка.
Я определил по голосу — она рада мне.
— Только что.
— Все время в Москве был или выезжал куда-нибудь?
— Только в Мамонтовку — купаться.
Нинка поправила выгоревшие волосы, с грустью произнесла:
— А я за все лето ни разу не искупалась. В Фирюзу собиралась, да все недосуг — работала.
— Где?
— В совхозе. За все лето на продукты самую малость истратила — на овощах и фруктах жила. Зато одежонку себе справила.
Я похвалил кофточку, Нинка заулыбалась.
— Фирюза, говорят, замечательное место, — сказал Самарин.
— Да, да, — подтвердила Нинка. — Кстати, знаете, что такое Фирюза в переводе на русский?
— Нет, — ответил я.
— Жемчужина! — объявила Нинка и предложила в ближайшие дни съездить в это местечко.
— Идет! — сразу же согласился я.
— Надо Гермеса и Волкова подождать, — сказал Самарин.
— Правильно! — снова согласился я.
Обращаясь к Самарину, Нинка произнесла:
— Сегодня опять Волкова видела. Хотела подойти, да постеснялась.
— Чего?
— Он не один был — с той, с которой в прошлый раз его встретила.
— С Таськой? — воскликнул я.
Нинка сказала:
— В прошлый раз он нас не познакомил. В положении она. Если присмотришься — заметно.
— С Таськой! — уверенно заявил я. — Выходит, опутала она его. Теперь хоть так крути, хоть этакие отвертится.
— Волков сумеет, — возразила Нинка.
— Зря на него наговариваешь, — заступился за товарища Самарин. — От своего ребенка он не откажется.
— Значит, считаешь, распишется?
— Этого утверждать не буду. Хомут на шею Волков вряд ли наденет. Но своего ребенка признает.
— А толку что?
— Помогать будет.
Нинка усмехнулась.
— До поры до времени.
— Это все от совести зависит! — твердо сказал Самарин. — А у Волкова она есть.
Было жарко. Я прибыл в Ашхабад в полдень, солнце жгло немилосердно, побитый асфальт был мягким, словно воск, раскаленные камни на мостовой, казалось, дымились. Пока добрался до общежития, семь потов с меня сошло, и теперь я чувствовал, как коробится пропитанная солью, но уже подсохшая майка.
Это лето в Москве выдалось дождливым, холодным, солнечные дни можно было по пальцам пересчитать, я все время возвращался мыслями в Ашхабад, но уже в поезде, в душном вагоне с застывшим воздухом, от которого разламывалась голова, стал вспоминать прохладу, неторопливый московский дождь, мокрые листья на деревьях, лужицы на тротуарах.