Глянул в окно и спросил:
— Дожди были тут?
— Ни одного! — с веселым ужасом откликнулась Нинка. — Солнце прямо сбесилось. Мою напарницу, с которой я на одной делянке работала, удар хватил. А мне хоть бы что — вот только похудела.
— Это тебе к лицу, — сказал Самарин.
В Москве перед моим отъездом стало прохладно, листья тронула желтизна и небо сделалось другим: синева помутнела, покрылась дымчатой пленкой, прилетели синицы; они перепрыгивали с ветки на ветку, оглашая двор тихими, грустными посвистами; трава потемнела, потеряла свою свежесть, стала жесткой, как проволока.
А в Ашхабаде ничто не предвещало осень. Листья на деревьях были мохнатыми от осевшей на них пыли, пахло подгнившими фруктами. Я решил, что теперь поем их вдоволь — в институтском парке было много фруктовых деревьев.
— Чему улыбаешься? — поинтересовалась Нинка.
Я сказал про фрукты.
— Этого добра полно! — подтвердила Нинка. — А мне они надоели.
— Надо бы набрать яблок, груш, слив и высушить их, — сказал я. — Зимой компот варить будем.
Самарин рассмеялся.
— Смотри, каким хозяйственным стал! Придется тебя вместо Волкова старшиной назначить.
Я сказал, что не умею вести хозяйство, что мы ноги протянем, если меня назначат старшиной.
Самарин похлопал по карманам, ища папиросы.
— Вот они. — Нинка показала взглядом на подоконник.
Самарин взял папиросы, протянул пачку Нинке.
— Бросила, — сказала она.
Самарин метнул на Нинку взгляд, с несвойственной ему эмоциональностью воскликнул:
— Молодчина!
Нинка вдруг сказала, что Игрицкий вот уже две недели находится в больнице.
— Что с ним? — поинтересовался я.
— То.
— Значит это у него навсегда.
— Не верю! — Нинка замотала головой. — Про моего отца так же говорили. А потом встретился врач, который пообещал его вылечить. Но не успел — война началась.
«Как она много наворотила, эта война, — подумал я. — Скольких людей унесла, скольких разлучила. И сколько надежд разрушила».
Гермес приехал на следующий день рано утром. Спросонок я услышал бабаханье в дверь, возбужденно-радостный вопль:
— Подъем!
Я и Самарин проснулись одновременно. Как всегда случается в спешке, щеколда не поддавалась, и мы, чертыхаясь вполголоса, долго возились у двери, мешая друг другу. А Гермес продолжал орать, сотрясая дверь ударами каблука:
— Открывайте же!
Мы отжали щеколду ножом, и он, оставив в коридоре вещи, влетел в комнату. Затормозив около стола, круто обернулся, бросился к нам, раскрыв объятья.
— Полегче, полегче, — сказал Самарин, отстраняясь от Гермеса. — Можно подумать, что ты сто тысяч выиграл.
— Женюсь! — объявил Гермес. — Ровно через год — так отец обещал. Вначале он ни в какую, а мать сразу сказала: пусть.