— Так ведь я же работаю в колхозе, на артельной земле. А когда человек работает на себя, а не на хозяина, он работает лучше. Это закон.
Первый журналист вскочил, вопросительно поглядел на Пашу и, прищурив один глаз, неожиданно сказал:
— Я бы очень посоветовал вам, миссис Ангелина, приехать в нашу страну.
— За приглашение, как говорят у вас, сенк ю вери мач, — ответила Паша. — Что ж, я обязательно поеду в Америку, мне в самом деле хочется посмотреть ваши фермерские хозяйства. Никита Сергеевич, например, очень хвалит вашего фермера Гарета. Я даже слыхала, что мистер Гарет пригласил к себе моего друга Александра Васильевича Гиталова, чтобы тот изучил американский метод возделывания кукурузы.
— О, наша Америка! — воскликнул второй журналист. — Какая техника, какой размах!..
— Не так страшен черт, как его малюют, — усмехнулась Паша, — потягаемся и с Америкой. Мы еще покажем, что такое Россия!
Журналисты помолчали. Посидев еще немного, они разом поднялись и стали прощаться.
— Поверьте, миссис Ангелина, — стремительно заговорил первый журналист, — я обещаю вам прислать газету, в которой будет напечатана моя статья о нашей приятной встрече с вами и с миссис Черновой. — И, не оборачиваясь, сквозь зубы так же быстро бросил: — Надеюсь очень хорошо на вас заработать.
— Вот тебе и вся немудреная философия «большого бизнеса», — сказала Паша, как только американские журналисты исчезли за дверью.
— Да, в это даже трудно поверить, — сказала Чернова, — мне на Эльбе тоже довелось встречаться с американцами. Но то были просто хорошие парни. А эти… эти потеряли всякую совесть.
Жара не унималась, зной иссушал последнюю влагу, хранившуюся в полях. Ни одна тучка не появлялась на небе.
— Бунтует природа, — печально говорил Никита Васильевич, обращаясь к односельчанам.
Вот уже вторую неделю люди приходили в степь и с тревогой наблюдали за посевами.
— Люто бунтует, Василич, — в сердцах откликались мужики. — Все же надежда на урожай есть.
— По моим подсчетам, — громко сказал все время молчавший Степан Иванович, — озимые дадут по сто тридцать пять пудов пшеницы на круг.
— А ежели бы с дождем, то взяли бы куда больше, — определил Никита Васильевич. — Акурат двести пудов на гектаре и вышло бы.
Вокруг «двухсот пудов» затеялся спор. Большинство склонялось к тому, что двести пудов в этой степи «ни в жисть не взять».
Никита Васильевич обвинил Степана Ивановича в том, что он скудеет мыслью, если не видит, какие великие перемены происходят в делах хлеборобов. Недаром старик Харитоныч все советовал пахать глубоко и сеять перекрестным по черным парам. «Тогда, — говорил он, — на весь мир будем греметь урожаями». Обидно только, что не дожил он до этих дней.