В жаркие дни колхозники и колхозницы старательно «выглядывали» каждый вершок земли, уничтожали в пшеничных массивах даже единичные сорняки. Степан Иванович с удовлетворением отмечал, что все стали «уважительными, ласковыми к земле».
Хлеба стали густыми, высокими. Зайдет в них человек — и не увидишь.
— Мария! Марийка!.. — донесся откуда-то голос колхозницы Клары Федоровой. — Где ты там? Отзовись!
— Я, Кларуся! — сквозь сухой шелест пшенички слышался голос Марии. — Айда ко мне!
Степан Иванович успел перебраться на другое поле и скрутить цигарку, когда Федорова подбежала к Марийке. Та стояла вблизи небольшой рощицы у поля и зачарованно глядела на волнующееся море хлеба. Согретые солнцем тяжелые колосья склонялись к земле, как бы прося защитить их от палящих лучей.
— Вот, оказывается, где ты…
Федорова упрекнула подругу за нерадивость. Ее все ждут обедать. Паша сердится, а ведь известно, как ей сейчас достается. С рассвета и допоздна на ногах. Откуда только силы берутся! Железная она, Паша! Ведь это она со своими трактористами вдохнула жизнь в каждый колос.
К девушкам подошел Степан Иванович. Он вмешался в разговор и с пафосом заметил, что это «высокая наука приносит колхозу богатые плоды».
— Без человека, дидусь, наука не наука, а пустой звук… — Мария исподлобья взглянула на Иваныча, и красивые стежки бровей у нее изогнулись.
— А я скажу секрет один, деточки, вся премудрость ныне в хвилософии, — старик опять скрутил цигарку, закурил.
— Как же понимать такую философию, дидусь? — засмеялась Мария.
— Обыкновенно, — не моргнув глазом, объяснил Степан Иванович, — в моем разумении хвилософия есть такая хитрущая наука, которая дозволяет без единого дождя брать у земли добрые урожаи. И эту хвилософическую науку открыла в нашей степи дочка Ангелина, Паша.
— Вот это верная наука, дидусь, только зовется она… мичуринская! — отчеканила Мария, неожиданно поцеловала деда Иваныча и легко понеслась к едва видневшемуся за пригорком тракторному стану.
— Постой, Марийка! — закричал Степан Иванович, размахивая руками. — Неужели так трудно уважить старика и подарить на радостях еще хоть один поцелуй?
Но Мария уже скрылась за пригорком.
— Понравилось? — насмешливо спросила Федорова.
— Такой поцелуй молодит, деточка, — проронил старик певучим голоском.
— Это задаток. Молитесь хорошенько, чтобы как следует убрали урожай, — улыбнулась Федорова, — тогда получите два поцелуя, от Марийки и от меня.
— Вот это добре, только от «Отче наш» я отвык, лучше уж поработаю.
А погода все не менялась. Безжалостно палило солнце. Плотный туман едкой пыли окутывал поля, над которыми время от времени раздавались глухие раскаты грома: где-то далеко, откуда ветер приносил обжигающую пыль, разрывы зарниц раскалывали небо.