— На посошок, пожалуй, опоздал, — усмехнулся Никита Васильевич.
— Райком задержал… двадцать километров скакал, быстрее птицы. Поднимем второй посошок, законный. Так, Паша?
Он замолчал, взял ее за руку, вывел на площадку перед домом, чтобы всем было видно, и отечески кивнул головой.
Вокруг стояли — локоть к локтю — казахи и украинцы, старые и молодые, — одна дружная семья. Кокирбаев еще раз внимательно посмотрел на Пашу. Неужели все-таки пришла пора расставаться? Ведь три года были вместе.
— Слушайте мое откровенное слово, Прасковья Никитична, — так начал он, впервые называя ее торжественно по имени и отчеству. От полноты чувств ему хотелось сказать о Паше какими-то особенными словами, но, как на грех, они не приходили в голову. — Долго говорить не буду, сами знаете… всеми нашими успехами мы обязаны вам, Прасковья Никитична. Вы научили нас работать не шаляй-валяй, как говорит Никита Василич, а любовно, по-хозяйски. Ваш способ глубокой пахоты, обработки чистых и особенно черных паров, подъем зяби принес нам богатые плоды. Сто пятьдесят пудов с гектара! Никогда наша земля не давала столько. Спасибо вам за ваши щедрые труды, за редкостное трудолюбие. Теперь мы видим, что скупая казахская земля может быть такой же плодородной, как и украинская земля. Это дело вашего разумного труда, ваших золотых рук. Смотрите сами, как печальны наши люди. Они готовы вас задержать, чтобы вы продолжали радовать казахский край, — заключил Кокирбаев и поцеловал Пашу.
В раннее утро, поеживаясь от назойливого ветерка, Паша вышла из дому. Это был первый день после ее возвращения из Казахстана. Пристально вглядывалась она в свои родные места, разоренные войной.
Вот за поворотом, в двадцати шагах от дома, в котором она прожила почти четверть века, открылись знакомая излучина реки Кальмиус и широкая улица на косогоре. Но сейчас Паша скорее узнала эту улицу по своему учащенному сердцебиению, нежели по ее внешнему виду. Десяток разоренных изб да печные остовы — вот и все, что здесь осталось.
Вот другая улица. Сохранились одноэтажные белые избы, но где же большие кирпичные здания, стоявшие здесь? Где Дом культуры, где трехэтажная школа, больница, детские ясли? Будто огненный смерч пронесся и превратил все эти здания-красавцы в развалины.
На окраине деревни, вон за той лощиной, колхозники в течение многих лет выращивали фруктовый сад. Он занимал площадь в пятнадцать гектаров. Перед войной сад уже плодоносил, а сейчас здесь ни деревца, ни кустика — все вырубили фашисты.
На площади, вблизи здания райкома партии, была школа — гордость и краса Старо-Бешева. От здания школы ничего не оставалось, на земле валялись лишь искореженные взрывом железные балки.