Когда я добавляла облакам желтизны, появилась Бесси.
– Кое-кто хочет вас видеть, – буркнула она.
Отступив в сторону, она позволила мне увидеть Молли Эннинг, которая за все те долгие годы, что мы там жили, никогда не предпринимала попыток подняться до Сильвер-стрит.
Пренебрежительность Бесси меня рассердила. Несмотря на мою дружбу с Эннингами, Бесси со слишком уж большой готовностью разделяла взгляды остальных жителей Лайма на эту семью, даже когда достаточно узнала Мэри, чтобы вынести о ней собственное суждение. Я наказала ее тем, что встала и обратилась к ней:
– Бесси, вынеси, пожалуйста, стул для миссис Эннинг, и для Луизы тоже, а еще чай для нас для всех. – Повернувшись, добавила: – Вы не против присесть на воздухе, Молли? На солнце сегодня довольно тепло.
Молли Эннинг пожала плечами. Она, мол, не из тех, кому доставляет удовольствие сидеть на солнышке, но не станет мешать предаваться этому другим.
Я подняла брови, глядя на Бесси, которая медлила в дверном проеме, явно обозленная мыслью, что ей придется прислуживать кому-то, кого она считает ниже себя самой.
– Давай, Бесси. Сделай, пожалуйста, как я сказала.
Бесси пошла за стулом. Когда она скрылась в доме, я услышала смешок Луизы. Капризы Бесси очень забавляли моих сестер, хотя я по-прежнему беспокоилась, что она может от нас уйти, угрозу чего часто выражали ее тяжело опущенные плечи. Спустя все это время она упорно давала понять, что наш переезд в Лайм был сущим бедствием. С точки зрения Бесси, мои отношения с Эннингами – символ всего того неприличного, что было в Лайме. Бесси носила в своей груди барометр общественного мнения, по-прежнему установленный в соответствии с лондонскими стандартами.
Мне было все равно, что она думает, хотя из-за этого мы могли потерять служанку. Не заботило это и Луизу. Маргарет, полагаю, жила здесь более условной жизнью, по-прежнему время от времени бывая в Курзале, навещая другие добропорядочные семьи в Лайме и занимаясь благотворительностью. Она повсюду носила с собой баночки с кремом, который придумала для смягчения моих потрескавшихся рук, и раздавала крем всем, кто в этом нуждался.
Я указала на свой стул:
– Присаживайтесь же, Молли. Бесси принесет еще.
Молли Эннинг помотала головой – ей было неловко сидеть, пока я стою.
– Я подожду.
Казалось, она разделяла мнение Бесси, что нам не следует принимать никого из семьи Эннинг в качестве визитеров; и скорее это, а не дорога в гору удерживало ее от появления в коттедже Морли все это время. Когда ее взгляд остановился на моей акварели, я почувствовала смущение: не из-за качества рисунка, которое, как я уже поняла, не было особо хорошим, но из-за того, что нечто, до сих пор доставлявшее мне удовольствие, теперь казалось слишком дилетантским. У Молли Эннинг день начинался рано и заканчивался поздно, состоял он из многих часов работы, надрывающей спину. Она вряд ли находила время даже для того, чтобы посмотреть на этот вид, не говоря уже о том, чтобы усесться его рисовать. Что бы она ни подумала, взгляд ее ничего не выразил, но перенесся на куст роз. Луиза выглядела рядом со своими цветами менее легкомысленно, хотя и ненамного, потому что розы мало чему служили, кроме как украшению сада, и никому, кроме пчел, не доставляли удовольствия. Луиза, возможно, почувствовала то же, что и я, потому что поспешила закончить с кустом, который подравнивала, и положила на землю садовые ножницы.