– Чего именно ты хочешь от этих людей?
– Я хочу напомнить им о том, какими тщательными методами пользуется Мэри в своей работе, как внимательно изучает экспонаты, и убедить их согласиться публично защитить ее от тех нападок, которым подверг ее репутацию Кювье.
– Они никогда этого не сделают, – сказал Джон, проводя пальцем по спирали своего пресс-папье из наутилуса. – Они могут защитить плезиозавра, но репутацию Мэри обсуждать не станут. Она ведь всего лишь собирает эти кости.
– Всего лишь собирает! – Я остановилась.
Джон был лондонским адвокатом, то есть обладал определенной манерой мышления. У меня, упрямой старой девы из Лайма, был собственный склад ума. Мы не могли прийти к согласию, и никто из нас не мог переубедить другого. Да и все равно это не было моей целью; мне следовало поберечь слова для более влиятельных людей.
Джон не согласился бы сопровождать меня на заседание, поэтому я не стала его об этом просить, но обратилась к своему племяннику. Джонни теперь стал высоким, худощавым юношей, у которого была привязанность к своей тетушке и склонность к озорству. Он никогда не рассказывал родителям о том, как обнаружил, что я тайком выбираюсь из дома, чтобы пойти на аукцион в Музее Баллока, и нас связывала эта совместная тайна. Именно на эту родственную душу полагалась я теперь, в надежде найти помощника.
Мне повезло, потому что Джон и моя невестка собирались куда-то на ужин вечером в пятницу, когда и должно было состояться заседание Геологического общества. Я не сказала брату, на какой день назначено будет заседание, предоставив ему думать, что оно будет на следующей неделе. В пятницу рано вечером я отправилась в постель, сказав, что простуда моя обострилась. Моя невестка поджала губы, выказывая явное неодобрение. Она не любила неожиданных визитов или того сорта проблем, которые я, несмотря на свою спокойную жизнь в Лайме, всегда притаскивала за собой. Она ненавидела окаменелости, беспорядок и вопросы без ответов. Когда бы я ни заговаривала на темы вроде возможного возраста Земли, она сплетала руки у себя на коленях и переводила разговор на что-нибудь другое так скоро, как только позволяла вежливость.
Когда брат с ней ушли на вечер, я прокралась из своей комнаты к Джонни, чтобы объяснить, что мне от него надо. Он замечательно принялся за дело, тут же придумав причину своего отъезда, которая удовлетворила слуг, подогнав к дому кеб и проведя меня в него так быстро, что никто в доме ничего не заметил. Нелепо, до чего же много приходилось мне совершать лишнего, чтобы предпринять хоть какое-нибудь действие, отличное от ординарного.