Рубикон Теодора Рузвельта (Спивак) - страница 8
«Свет ушел из моей жизни» — запись в дневнике Рузвельта
На ранчо Теодора (Рузвельт в центре)
Жилище Рузвельта в Северной Дакоте
Поначалу Тедди вызывал ироничные улыбки своими «городскими» манерами. Местные жители прозвали его «четырехглазым» — из-за золоченого пенсне. Как писал Рузвельт, очки в здешних краях считались признаком «порочной натуры». Однажды загорелые ковбои чуть не попадали с лошадей, услышав обращение Рузвельта: «Джентльмены, не будете ли так любезны оказать мне некую услугу?»
Историкам нравится приводить эпизод, случившийся с начинающим скотоводом в одном из салунов на границе с Монтаной. Здесь «отдыхали» перегонявшие стада ковбои. Подвыпивший детина решил «выяснить отношения» с легкой, по его мнению, жертвой — сидевшим у барной стойки, но не пьющим субтильного вида очкариком. Ковбой наставил на него два пистолета и предложил «разобраться». Теодор поднялся ему навстречу и, как пишут историки, применил на практике знания бокса. Отправленный в нокаут ковбой успел разрядить оба пистолета в потолок бара. Рузвельт невозмутимо разъяснил спутникам секрет успешного удара: молодой человек опрометчиво стоял чересчур близко к нему и слишком сдвинул каблуки.
«Он мирно жил в хранительной глуши», — написал Байрон о знаменитом охотнике Д. Буне, ушедшем от цивилизации на американский Запад. Начитанный выпускник Гарварда мирной жизни не искал. «Четырехглазый» постепенно обретал доверие у своих помощников и местных жителей, проводя долгие часы в седле, обгорая в жару и коченея в стужу, наравне со всеми деля тяготы ковбойской жизни. Бывший конгрессмен научился владеть лассо и клеймить скот, переходить вброд реки и пользоваться всеми видами оружия. Его уважали за честность. Однажды Рузвельт обнаружил в своем стаде породистого бычка с чужим клеймом. Работник, оправдываясь, клялся, что бычок приблудный, но Рузвельт уволил его: «Если ты смог украсть для меня, то сможешь украсть и у меня».
На ночных выгонах степные волки, молния, гром или выстрел могли мгновенно поднять дремавшее стадо. И тогда случалось то, чего боялись самые бывалые из ковбоев. Тысячи объятых ужасом животных мчались во мраке ночи, не разбирая дороги, ломали ноги, давили упавших и подымали на рога лошадей с пастухами. Надо было обладать мужеством и ловкостью, чтобы завернуть, остановить обезумевшее стадо.
Сестры в Нью-Йорке получали серые, слегка помятые конверты с торопливым почерком Тедди: «Пишу тебе на перевернутой бочке с водой около нашего крытого холстом фургона, пока готовится чай, а лошади пасутся вокруг. Надеюсь, что ковбой, которого мы случайно здесь повстречали, занесет это письмо на почту в семидесяти милях отсюда». Письма Рузвельта наполнены реалистическими деталями и романтическими отступлениями. Он словно заново рождался в этом девственном, еще не знавшем цивилизации мире: «Мы ночевали среди травянистых холмов, а по ночам волки устраивали свои странные концерты вокруг лагеря. Но они самые безвредные из хищников». Кого имел в виду Теодор, когда писал эти строки: громадных медведей-гризли или двуногих хищников?