И он спешит так быстро, как может, спуститься с холма навстречу врагу.
Ибн Яхш видит это. Он также стоит еще на холме, рядом с Мухаммедом, и ждет, когда сможет участвовать в битве там, где будет нужнее всего.
— Нас видит Аллах? — спрашивает он пророка.
— Аллах летает над нами. Он радуется за мужественных; широко открыты для них врата рая!
Ибн Яхш смотрит на него задумчиво. В своем неуклюжем разуме прокручивает он слова, смысл которых ему слишком чужд, слишком непривычен, как будто он мог бы понять его сразу же вплоть до последнего вывода. Все же чем дальше он думал об этом, тем лучше понимал: Аллах стоит на вратах рая, оттуда он смотрит на землю, радуясь за мужей, ведущих за него священную битву. А тех кто погибает в схватке, приводят к нему ангелы и он приветствует их. «Входи, Ибн Яхш, — скажет Аллах, — входи в сады, накрытые столы ожидают тебя и большеглазая Хоурис…»
Глупец тот, кто станет отсрочивать этот миг! Ибн Яхш срывает с себя кольчугу, двойную кольчугу, которой он так гордился, с груди и со спины и швыряет ее на землю. «Пророк! — кричит он. — Если Бог меня видит, то он должен смеяться от радости!»
И прежде чем его успел кто-нибудь остановить, бежит он, устремившись туда, где идет самая ожесточенная борьба. Кто может победить такого врага? Я, посланник Бога, не полководец, но больше, чем любой полководец, я приказываю вам: уничтожьте неверующих! Вас только триста воинов, но и триста ангелов на вашей стороне! Слышите ли вы их шаги у вас за спиной, чувствуете ли вы, как держат они над вами невидимые щиты? Чувствуете ли вы тихий ветерок? Это райский воздух, которым обмахивают вас их крылья!
Смотрите, я беру пригоршню песка и бросаю его против Мекки! Каждая отдельная песчинка ослепит глаза вашего врага и ввергнет его в смятение!
Идолопоклонники взывают к Гобалу и эль Оззе, бессильным демонам. Вряд ли понадобится меч — лишь ваш боевой клич, должен обратить в бегство всех, кто против вас: Вахад! Вахад! Один! Бог один!
* * *
Зимний караван въезжает в Мекку, но нерадостные возгласы приветствуют его.
Танцовщицы закрылись в своих домах, и маленькие барабаны лежат ненужными в углу. Те, кто играл на флейтах, разломали свои инструменты. Ни одна женщина не стоит на пороге дома, ни одна не отважится в знак приветствия возвращающихся развеять свое покрывало по ветру.
Медленно проходят по переулкам тысяча тяжело нагруженных верблюдов: не слышна поступь их мозолистых ног, молчат мужчины, ведущие их. Только ремни ящиков с грузом иногда бряцают, ударяясь о дерево на седлах.
Абу Софиан едет во главе с каменным неподвижным лицом. Никто не отваживается крикнуть ему как обычно: «Счастья тебе, Омаяд!», никто не смеет сказать: «Спасибо тебе, Омаяд! Ты спас богатство города!»