Звезда богини любви, сверкающая звезда эль Озза, искрилась на ясном небе, и некоторые из стариков, не доверявшие новой вере, стояли во дворах домов, смотрели, как звезда становилась в утреннем свете все бледнее и бледнее, и думали, что видят ее теперь в последний раз. Они не хотели верить, что звезда эль Озза теперь будет светить над городом, который больше не верит в богиню и не приносит ей жертв…
Сотня юных мекканцев, держа трубы в руках, шли по площади святой Каабы. Сонные голуби, прятавшиеся под карнизами, взлетали, высоко кружили над святилищем и погружали свои крылья в горящий золотом утренний свет. Трубачи проходят сначала по широким переулкам, где живут старые, благородные жители; потом они поднимаются по узким переулочкам, касающимся склонов горы — и, наконец, шумя и крича проходят по предместьям, где живут христиане и рабы. Затем они возвращаются опять к святилищу Каабы, кладут трубы на ступени, и старейшина дома Абдеддар, который, держа ключ от святилища в руке, ожидал их перед воротами провозглашает: «Нет в Мекке никого, кто еще спит!»
Действительно, в Мекке не было никого, кто еще спал — не было также никого, кто оставался в своем доме.
Взошло солнце. Золотые и пурпуровые краски раскрасили каменные склоны гор; будто залитые кровью, отражались в утреннем свете стены домов и темная мостовая. Воздух был так прозрачен, что на западе, где терялись на горизонте мягкие дюны, казалось, простиралось море, посылающее сюда свое дыхание. На утреннем свете дрожали миртовые кусты, караулившие дворовые стены дома Омаяда. Вот пришел Ибн Могира, одетый в огненно-красный шелк, в руке — скрученный пергамент — купчая на дом Хадиджи, который он купил после бегства пророка и решил вернуть ему.
Пришел Аббаз, страдавший как человек из рода Хашима долго от насмешек своих сограждан и который теперь был горд своим участием в славе племянника.
Пришли Бану Фихр и Бану Ади, которых поссорила кровная вражда, пришли Абдеддар, чьи сыновья все находились в лагере Мухаммеда, и Бану Сахм, которые самонадеянно поклялись изгонять из своих родов каждого, кто захочет обратиться в новую веру. Они понимали, что триумф для одних означал покорение для других: конец ссоре. Пришел Абу Софиан. Он шагал во главе своей семьи, закутавшись в полосатый шелковый халат, над худым темным лицом возвышался белый тюрбан.
Любопытные взгляды изучали его — покорился ли Омаяд Мухаммеду? Или ему удалось стать другом пророка?
Но прежде чем изучающие взгляды вдоволь насмотрелись на неподвижное каменное лицо, по людской толпе проносится крик: