Что бы я ни танцевал — подлинные народные пляски или сочиненные новеллы, о чем бы я ни думал, куда бы я ни ехал, мне хочется без конца рассказывать людям, как прекрасен и солнечен мир, мне хочется, чтобы, посмотрев мои танцы, они учились беречь мир, как самое дорогое, что есть у человека, мне хочется, чтобы они полюбили нашу огромную страну, которую недаром называют во всем мире «родиной танца».
Недавно я выступал на сцене Ленинградского хореографического училища. Нет слов, чтобы передать волнение, испытанное мною в минуты, когда мои «Золотой бог», «Автомат», «Макумба» и «Чабан» пришли на сцену этого великого школьного театра.
Здесь я увидел детей из всех республик Советского Союза и из множества зарубежных стран. Светловолосые и смуглокожие, веснушчатые и чернобровые — дети земли, каков бы ни был цвет их кожи, как бы далека ни была их родина, учатся здесь прекрасному искусству балета. И я вновь подумал о том, как велика и благородна страна, которая дарит детям всех народов земли высокую радость — радость танца».
* * *
Он умер 7 января 2000 года…
Незадолго до смерти Махмуд пришел в соборную мечеть к Равилю Гайнутдину. Главный муфтий России совершил молитву и благословил поступок — решение сердца Махмуда. Затем был совершен намаз. Махмуд совершил молитву впервые и был счастлив, словно его оставили все болезни и беды.
О том, что было потом, вспоминает генерал Асланбек Аслаханов:
«Получилось так, что я был у Махмуда за день до смерти. Мы о чем-то говорили. Потом он замолчал, посмотрел на меня и очень серьезно сказал: «Знаешь, я скоро умру».
Как, видимо, все люди в таких случаях, я понес привычную оптимистическую чепуху и даже пошутил, что у нас на Кавказе в семьдесят лет человек только превращается из юноши в мужчину. Вспомнил его отца Алисултана (прожившего больше ста лет) и сказал, что Махмуду нужно хотя бы до отцовского возраста дотянуть. Начал рассказывать, как мы с ним скоро вместе поедем в Старые Атаги. Как выпьем там живой воды из Аргуна и он сразу забудет обо всех болезнях и станет молодым джигитом. Махмуд слушал меня, не перебивая, и, кажется, с удовольствием ненадолго вернулся в детство.
Потом вздохнул и снова повторил, что он не шутит и знает, что срок его жизни кончается, поднял худую тонкую руку, не давая мне возразить.
— У меня есть к тебе одна просьба, — тихо сказал он. — Когда я умру, похороните меня в Старых Атагах.
После таких слов возможность увиливать от серьезного разговора и нести жизнерадостную чепуху исчезла.
— Рано или поздно все мы умрем, — сказал я. — На то воля Аллаха. Но я думаю, что тебя не надо хоронить в Старых Атагах, по крайней мере сейчас, пока обстановка в Чечне такая сложная. Пойми, Махмуд, ты человек, которого знает весь мир. После твоей смерти множество людей захотят побывать на твоей могиле. В Старые Атаги они еще не скоро смогут приехать спокойно. Люди любят тебя, и ты любишь людей. Нужно позаботиться о них. Вот почему я думаю, что тебе нужно быть похороненным в Москве.