Калюжный хитро улыбнулся. Он узнал те же интонации и тот же темперамент, которые чуть не склонили его к перемене профессии. Подражая Блакитному, он повторил слова, что были тогда обращены к нему:
— Станешь знаменитым, как оперный тенор. От девчат отбою не будет.
Не замечая подвоха, Блакитный радостно подтвердил:
— Конечно!
На следующий день газета шла с карикатурой, под которой стояла подпись Сашко.
Был еще у Довженко с Блакитным серьезный разговор с глазу на глаз.
— Это все хорошо, — сказал Сашко. — Только ведь у меня неприятности.
Блакитный взглянул вопросительно.
— Я из партии исключен, — объяснил Сашко.
— В курсе, — сказал Блакитный. — Не прошел чистку? Это мне Дмитрий Захарович говорил.
— Не «не прошел», — поправил Сашко для точности, — а не проходил. Послал из Берлина бумаги, все, какие положено, а тут говорят: не получали. Исключен за непрохождение.
— А стаж был какой?
— С двадцатого.
— И бумаги, говорите, посланы?
— Все. И своевременно.
— Значит, должны отыскаться. Думаю, сумеем найти.
К этому разговору они больше не возвращались.
Довженко на эту тему вообще ни с кем не разговаривал. Но сам думал об этом много и трудно, считая свое исключение формальным и несправедливым.
«Разве по бумагам человека узнаешь? О человеке судить нужно не по бумагам, а по делам».
И свои дела он навсегда привык проверять только так: партийно им сделанное или не партийно?..
Чемодан Довженко, его краски и свернутые рулоном холсты были перетащены с Совнаркомовской на Сумскую, прямо в редакторский кабинет. «Комнаты для приезжающих» у редакции не было. Свободного жилья в Харькове не было тоже. Карикатурист Сашко поселился на том самом диване с торчащими пружинами, который и до того служил первым приютом для многих «новобранцев» Блакитного, начинавших свой путь в украинскую советскую литературу.
Письменный стол по ночам тоже оказывался оккупированным: на нем спал выпускающий Мека — старый бездомный газетчик, помнивший «Южную копейку», «Приазовский край», целую галерею полуграмотных издателей и бесчисленное количество одесских, ростовских и петербургских репортерских анекдотов. Мека возвращался из типографии поздней ночью и, укладываясь на столе, пробовал заговаривать с Сашко:
— У вас сегодня хорошенькая карикатурка. Метранпаж смеялся. А я работал с Александром Яблоновским, когда у него уже было неплохое имя. И если его фельетон стоял в номере, он всегда спрашивал: «Наборщики смеялись?» Так это я вам правду говорю: метранпаж сегодня смеялся. И все-таки я не могу понять одного, Александр Петрович. Зачем вам все это нужно? Газета-шмазета, карикатуры-марикатуры! Это же дело для таких босяков, как я. А вы, вместо того чтобы ехать в купе международного общества спальных вагонов в город Христианию, спите на этом грязном диване с пружиной в боку.