Картину было предложено доработать и дать ей другое, не столь обязывающее название.
Эйзенштейн и Александров отправились в Сальские степи, в только что организованный совхоз «Гигант». Предполагалось, что несколько подобных совхозов должны будут к концу пятилетки давать стране по миллиону пудов товарного хлеба ежегодно. Площадь совхоза не уступала территории такого государства, как Люксембург. И еще не всем было ясно, что управлять хозяйством на такой территории неудобно, трудно, да и не нужно. Но огромные масштабы и многочисленные цифры оглушали своей непривычностью и казались обещанием небывалых перспектив.
Эйзенштейн и Александров провели в «Гиганте» месяц.
Потом они побывали на стройках тракторных заводов.
К осени их картина была дополнена, перемонтирована и закончена. Под названием «Старое и новое» она вышла на экран.
В одной из первых рецензий говорилось:
«Лицо современной деревни, с ее новой техникой, с пробивающимися уже зачатками новой культуры, с ожесточеннейшей классовой борьбой, совершенно не выявлено»[43].
Другой рецензент писал:
«Необъятность материала, развертываемого перед глазами художника жизнью и историей, захлестывает Эйзенштейна. Причем живописная стихия побеждает зачастую стихию социальную. Деталь, оформленная со всем мастерством зрелого художника, выпирает на первый план, подавляя своей живописной полнокровностью узловые идейные пункты развернутой темы социалистического строительства на селе…»[44].
Эти рецензии появились, когда Довженко уже закончил съемки и сел за монтажный стол.
Статьи о «Старом и новом» Довженко прочитал раньше, чем экземпляр фильма появился в Киеве.
Кинематографисты недоумевали. Неужели после триумфальных побед «Потемкина», после «Октября», столь щедро наполненного режиссерскими находками, Эйзенштейна в самом деле постигла такая полная и разительная неудача?
В прокате фильм был очень недолгое время. По два-три дня на второстепенных экранах — вот и весь срок, отмеренный ему на встречи со зрителем. Не успели разгореться начавшиеся было споры, а фильм уже сошел с экрана. Довженко смотрел его на кинофабрике.
Когда в просмотровом зале зажегся свет, кто-то безапелляционно сказал:
— Формализм.
И еще чей-то ясный и громкий голос поддержал:
— Штучки. Только одна забота: как бы снять почуднее.
Оба голоса были Александру Петровичу хорошо знакомы. Он не сдержался.
— Но, товарищи! Неужели вы не увидели, как это талантливо? Ведь это редкая радость! И разве не об этом хочется прежде всего говорить?!
— Нельзя требовать от художественного произведения, чтобы оно было энциклопедическим, исчерпывающим, — говорил в тот день Довженко. — Фильм не каталог, в котором названы подряд все без исключения приметы жизни.