Многие из опубликованных в последние годы записей в дневниках А. П. Довженко говорят о том, какой дорогой была для него эта повесть. Тем острее ощутил он полученный удар.
Под тем же числом он записал:
«Что делать, еще не знаю. Тяжело на душе и тоскливо. И не потому тяжело, что пропало даром больше года работы, и не потому, что возрадуются врази, а мелкие чиновники испугаются меня и станут пренебрегать мною. Мне тяжело от сознания, что «Украина в огне» — это правда. Прикрыта и замкнута моя правда о народе и его беде»[84].
Несколько месяцев спустя, 1 марта 1944 года, Довженко записал в дневнике:
«Вчера Н. привез мне из Киева весть о снятии меня с должности художественного руководителя студии…
Нужно взять себя в руки, заковать сердце в железо, волю и нервы, хоть и последние, и, забыв обо всем на свете, делать сценарий и фильм, достойные великой нашей роли в великую историческую эпоху»[85].
Только работа, не оставляющая свободного времени для посторонних размышлений и медитаций, — всепоглощающая работа без устали — могла стать для Довженко спасительной в это чрезвычайно трудное для него время. И он взвалил на себя такое количество дел, что даже простой перечень всего, чем он был занят на протяжении 1944 года, дает представление о грузе, непосильном для одного человека.
При этом он снова расшифровывает в дневнике ту «сверхзадачу», которой подчинена вся его огромная работа:
«Если посмотреть, что же произошло в мире за последние 50 лет, то окажется, что никто не внес в историю человечества такого вклада, как наш, в частности русский народ.
И все лучшее в народе, все его усилия, все жертвы, щедрость, величие духа и моральная стойкость на протяжении многих лет — вот это должно светиться немеркнущим светом перед духовным взором тех, кто воплощает свои замыслы на экране».
Довженко сделал одну за другой две полнометражные документальные картины о битве за Украину;
написал первый черновой вариант «Повести пламенных лет», ни в чем не поступаясь принципами, которых придерживался, работая над «Украиной в огне», а значит, сознательно обрекая и новое свое произведение на официальное непризнание и запрет (не вняв циническим советам «доброжелателей», он и на этот раз «пожалел десять метров пленки»);
продолжал выстраивать огромный план эпопеи «Золотые ворота»;
достал из письменного стола старые черновики комедии «Царь» и снова принялся за прерванную много лет назад работу;
написал пьесу и первый вариант биографического сценария о Мичурине.
Свидетели уверяют, что он писал в это время до двадцати пяти машинописных страниц за сутки.