Это была легенда о кладе, закопанном гайдамаками в недрах горы.
Лишь один глубокий старик в старом селе знает тайну этого клада, но считает, что для поисков еще не приспело время. Растут у старика два внука. Чувствуя приближение смерти, дед открывает им свою тайну. И вот старик умер. Внуки выросли. Гражданская война разводит их в разные лагеря: один стал националистом-петлюровцем; другой пошел за большевиками. В тревожную купальскую ночь двадцатого года оба встречаются на заветной горе…
— Было у Гоголя, — сказал один из слушателей, — Остап и Андрей…
— Тут и должен быть Гоголь. На современный лад, — возразил Тютюнник.
— Гоголь-то Гоголь, — вмешался Майк Иогансен, вошедший вслед за Довженко. — Но только Гоголь не должен становиться банальным.
— А в чем же банальность?
— Да хотя бы в том, что я ваш сюжет могу с этого места досказать сам. Хотите?
— Попробуйте.
Мгновенно принявшись импровизировать и не отказывая себе в иронических булавочных уколах, Майк рассказал о поединке двух братьев и о том, как петлюровец падает мертвым…
— Он не мертвый, — поправил Тютюнник.
— Конечно, конечно, — тотчас согласился Майк. — Брат не убивает его, а только ранит, берет в плен и перевоспитывает, показывая ему новую Украину. А выкопанный клад они передают Советской власти на строительство Днепрэльстана. Так? Сентиментальный хуторянский леденец! Постановка Чардынина. Зрители плачут от умиления.
— Но тема тут есть?
— Есть. Только ее нужно решать широко, романтически… Так, чтобы зажегся Сашко Довженко и пошел в кино ее ставить.
Сашко не улыбнулся. Напротив, он помрачнел, и тугие желваки заходили на его скулах.
Майк и не предполагал, как точно пришлось его слово, которому он сам не придал никакого значения.
Здесь все становилось невтерпеж для Довженко.
Редакционная рутина обрыдла и приводила его в тоску. Собственные холсты, повернутые к стене, угнетали его дома. К тому же после трагической разлуки с женой рядом с ним оказалась женщина, с которой ему становилось все более пусто и безразлично. Пора было рвать все разом.
И весной 1926 года он решился.
С одним маленьким чемоданом, в котором лежали его открытые белые рубашки, никому не сказавшись, ни с кем не простившись, предупредив лишь Евгена Касьяненко о том, что свою работу в редакции он считает оконченной, Довженко уехал на вокзал и взял билет до Одессы.