– … а я с подката такой – бумц! – рассказывал Кузьмёныш взахлёб, расплёскивая эмоции и почёсывая украдкой разбитую коленку, от которой отвалился наслюнявленный листок.
– … ну што с тобой делать? – невпопад качает головой мать, занятая домашними хлопотами и подкладывая добавку, – Ты ешь, ешь…
В дверь решительно постучали, и женщина встрепенулась, подхватившись с табуретки и поспешая к двери.
– Додик? – удивилась она, растерянно пропуская незваного гостя.
– Шалом этому дому, – поприветствовал хозяев Бриск, щуря подслеповатые глаза и втискиваясь в крохотную квартирку. Пригнувшись неуклюже, он всё-таки стукнулся лысеющей головой о низкую притолоку. Изрядного роста, он и сутул преизрядно, всей своей нескладной фигурой напоминая вопросительный знак в золотых очёчках.
– Глафира, я пришёл поговорить за поведение вашего сына! – сходу ошарашил он прачку, не утруждая себя вежливыми расшаркиваниями.
– Ах ты паршивец! – напугано ахнула женщина, поворачиваясь к удивлённому сыну, – Признавайся, што ты натворил!
Логика в её испуге наличествует и даже оправдана, потому как – где вдова-прачка, а где почтенный аптекарь? Пусть даже аптека у него крохотная, а сам Бриск служит неизбывным источником анекдотов для всего квартала, но нужно же понимать разницу в социальном положении!
– А я што? – привычно заныл Кузьмёныш, уворачиваясь от свёрнутого грязного полотенца и мучительно пытаясь понять, с какой именно претензией мог придти местный аптекарь. Потому что специально он не шкодит, оно само как-то получается, притом на удивление разнообразно, – Што сразу я?!
– Опять окно?! – сама себя накручивала женщина, хватаясь за сердце и вспоминая, сколько в её тощем кошелке осталось денег, – Ну паршивец!
– Хуже! – скорбным голосом протрубил Бриск, и Глафира опустилась на табуретку, хватая ртом воздух и глядя перед собой остановившимся взглядом.
– Серёжа, – взгляд Додика остановился на мальчике, пригвождая того к дощатому полу, – сядь, нам надо с тобой серьёзно поговорить.
– Д-да… – не чуя под собой ног, Кузьмёныш нащупал свободную табуретку и уронил на неё костлявую задницу, уставившись на аптекаря испуганными глазищами.
– Ах ты… – завыла было женщина, раззадоривая саму себя для предстоящей порки сына. Женщина она добрая, а лупить кровиночку нужно, потому что безотцовщина и шкода! И вообще… как же иначе-то воспитывать? Рыдает и бьёт, а Кузьмёныш страдает не столько от колотушек, сколько от материных слёз.
– Глафира Ивановна, – Додик осадил её тяжёлым взглядом и та, прижав руки с полотенцем к губам, понятливо закивала. Подав гостю табуретку, она уселась и сама, но тут же вскочила, обмахиваясь полотенцем и стискивая побелевшие губы.