Галицкий задумался – перспектива большой войны пусть только с одним крымским ханством его серьезно напрягала. Не пугала, а сильно озадачивала. Слишком не равен был с одной стороны людской потенциал, а с другой, как не крути, у него военно-техническое превосходство. А потому, встряхнув головой, Юрий подытожил
– Однако, Григорий Григорьевич, если большая орда придет, думаю, собственными силами отбиться сможем. Я в поле две тысячи служивых к зиме смогу вывести, должным образом обученных, еще столько же за земляными валами слобод встанут крепкими гарнизонами. И еще полтысячи казаков выйдут поголовно – их городкам набег в первую очередь угрожает. Пушек у татар нет, а штурм даже таких крепостиц большой кровью обернуться может. Да идут в набег ногайцы за добычей, а умирать на приступах они вряд ли захотят, даже если сам хан им прикажет.
– Так оно и есть, – усмехнулся Ромодановский. – А ежели турки с татарами пойдут вместе?
– Тогда будет плохо. Однако если янычар будет не больше пяти тысяч, то сможем справиться. Теперь свинца и пороха у нас в достатке, благодаря тебе, Григорий Григорьевич.
– Пока в достатке, – мрачно произнес Ромодановский, и впился в Юрия пронзительным взглядом. – Государь Федор Алексеевич на тебя, князь. сильно гневается! Ты почто поминки царские возвратил приказным людям?! Али не по вкусу тебе царская милость?!
«Только не взрывайся, забудь сейчас про пытки, и дыбу. Успокойся, дыши глубоко – князь не виновен, ему наговорили», – Юрий чувствовал, что аутотренинг его немного успокоил. Он встал, подошел к шкафчику с множеством выдвижных ящиков, вытянул один. Нарочито спокойно достал из него два свитка, и вернулся за стол.
– Вот царская грамота, князь – в ней перечислено, что дарованы мне следующие подарки от Великого государя Федора Алексеевича, за те муки, что принял я на дыбе по беззаконному приказу боярина Артамошки Матвеева. Оделить меня деньгами на пятьсот рублей серебряными копейками, а также мягкой рухлядью доброй, и разными вещицами, что моего княжьего титула достойны. Заметь, Григорий Григорьевич, я назван князем Галицким, а не самозванцем, и тем более не «ляшским князцом», на которого из Приказа Малой Руси грамоты присылают. А я их обратно отсылаю, не распечатав, ибо себя «ляшским князцом» не признаю, и не понимаю, почему дьяки царский указ сами игнорируют, и меня бесчестят мерзопакостно, а думный дьяк Ларион Иванов на то не отвечает.
– Вот сукины дети, пакостники мерзкие, – Григорий Григорьевич впился глазами в грамоту. И забормотал:
– «Три шкурки соболиных порченные, а також пять лисьих, одна потерта, еще одна без хвоста». Лгуны! «Сукна две штуки, объявлены аглицким, а на деле ляшское – подмочены обе, с гнилью». Ах, мерзавцы! «Кубок серебряный с дыркой, два медных и оловянный. Тарелей медных полдюжины, две с зеленью». Воры! «Денег медных на сорок три рубля и семь алтынов с копейкой, а серебром на сорок пять рублей и семь копеек». Тати!