Хотя в Петербург надзиратели о царственном узнике писали обратное — зело умишком скорбен, смеется беспричинно, по полу часто катается, всю грязь на нем собирая. Мыться ни за что не хочет, воды горячей боится, хотя они в каземат готовы каждый день чан с горячей водой приносить. А любит он совсем иное, пакостное, что доброму человеку и в голову не придет. Мух и пауков ест поедом, и похваляется, что для жира они, нужно пищу такую ежедневно всем православным людям с молитвой вкушать. И еще якобы игрушки детские сам себе делает и с ними постоянно вошкается, как дите малое, неразумное. И челюсть свою руками держит, когда говорить со здоровыми людьми пытается — но у него мычание одно выходит, заикание понять совершенно невозможно.
Ложь, конечно, голимая, вранье беспардонное — но уж больно хотелось из Шлиссельбурга выехать. Потому и писали они с капитаном доносы, за два года почти полсотни отправили. Но, судя по всему, в Тайной экспедиции истинное положение ведали, а потому держали их в крепости не только безвыездно, но и безвыходно. Лишь одна надежда на мечту эту пока еще оставалась — чтоб постриг в монастырь Иван Антонович охотно и без всяческого принуждения принял. Тогда царственный узник в одночасье «Григорием» и «безвестным колодником» навсегда перестанет быть, ибо собственноручно от мирской жизни добровольно откажется и примет иноческий чин вместе с новым для себя именем.
И все будут довольны — угрозы от него для престола уже не будет, хотя опаску держать придется, ведь недаром в старину говорили, что монашеский «клобук не гвоздем прибит». Однако и тут правители не зря суровые меры принимали. Монастыри иные та же тюрьма, да еще строже по своему режиму обхождения с узниками, ставшими монахами. Упрячут в подземную келью навечно, вход замуруют камнем, и будут подавать в продушину хлеб с водою и вынимать нечистоты.
Недаром граф Панин указывал им склонять «Григория» принять постриг, и книги церковные ему специально приносили, чтоб духовное просветление свершилось.
Так и это у них пока не выходит — арестант их еретиками громко называет, писания святых отцов часто цитирует, обличая их и обвиняя в грехах смертных. Читает охотно им Евангелие, а они с капитаном только морщатся, лица отворачивая в стороны, но вида стараются не показать. В инструкциях сказано — просьбы такие арестанта немедленно выполнять, и угождение ему в этом оказывать постоянно.
Вот только на попытки склонить узника к уходу в монастырь, начинает Иван Антонович хитрить аки змей библейский, что Еву соблазнил плодом познания (тут Лука Данилович засомневался, припоминая давно слышанное писание). Вроде соглашается с ними, но прямого ответа на добровольное принятие пострига не дает, зело увертлив в словах. Так и сказал им с Власьевым недавно за обедом — «я монашеский чин желаю, только страшусь Святого Духа, притом же я безплотный».