Иван Антонович отошел от стола, вздохнул. Медленно опустился на каменный пол, встав на колени. И, уставившись на огонек свечи, принялся еще громче читать книгу, держа ее раскрытую левой рукою. Десницей он принялся налагать на себя размашистые православные крестные знамения — касаясь сложенными щепотью пальцами лба, живота, правой и левой стороны отнюдь не впалой груди. А ведь у узника она должна быть рахитичной — всю жизнь с младенчества провел в заточении, а последние восемь лет так в этой самой зловонной камере, никогда не видя солнечного света, ни разу не вдохнув полной грудью лесного запаха.
«Так, ракурс выбран правильно — в поле обзора дверь. И в тоже время входящему офицеру видна только моя спина. Так, чуть горбатимся, голову сдвинуть. Истово молимся, истово! Чуть нараспев, слезу подпустив! Тьфу, как коленям жестко и от камней холодно! Все в сторону — вспоминай церковь и отпевание, уходи туда душой полностью, а разум оставляй холодным — тогда все пройдет искренне, фальшь недопустима!»
Никритин, неожиданно для себя, стал искренне молиться, память перелистывала страницы прошлой его жизни, где была любовь и жизнь, разлука и смерть, добро и зло, истина и ложь. И сам не заметил, как погрузился в молитву, взывая к Всевышнему, по воле которого перенесся в новую жизнь, которая может оборваться жестоким ударом штыка.
«Так, дверь открывается полностью. Как скрипит — голос мой заглушает даже. А вот и он, вертухай гребанный, господин надзиратель! Какой мордастый, брыли висят как у бульдога. Да и второй подбородок явно намечается — неплохо он тут жрет на мои деньги! Мундир зеленый, обшлага красные, а вот чулки у него на голенях армейские, крокодильего цвета. Башмаки разношенные, пряжки медные, темные — не чистит их до блеска, лодырь. Совсем они тут опустились, на вольготной тюремной службе — морда небритая, треуголки и шпаги нет, как и шарфа офицерского.
Нет, явно из любителей выпить за чужой счет — рожа, опухшая с перепоя, и запашок перегара устойчивый. Ночью, видимо, бухал, и за мною смотрел. А глаза поросячьи, но тусклые — доля то нелегкая — фактически со мною сам в тюрьме сидит безвыходно. Завидует, небось, вольному гвардейскому житию, жандарм местного разлива?!
Что это он на меня так смотрит ошарашенно, аж бакенбарды встопорщились? Оп-па на!
Мой будущий убийца поручик Лука Чекин — именно их он носил в отличие от Власьева. Одежду мою постиранную принес, вон какая у него толстая охапка в руках. Так! А вот это уже крайне интересно — второго офицера нет за спиной! Один ко мне в каземат заходит и не боится нападения?! Совсем страх «вохра» потеряла?! Или настолько уверенны стражи в собственной силушке, что меня скрутят в случае чего в плетеную корзинку мудреным морским узлом? Тогда не только страх и совесть, но поручик Чекин и ум с осторожностью потерял!»