— Вот возьми, — Иван Антонович протянул капралу свернутый листок. И попросил негромко:
— У тебя есть нож острый? Учти — у офицеров приказ есть недвусмысленный! Если кто освобождать придет — зарезать им велено меня бестрепетно, не мешкая ни минуты. И обещаны за это деньги немалые, десять тысяч рублей на каждого.
— Поганцы, — угрюмо произнес Морозов сквозь зубы. — Они тебя убьют, государь, ибо до денег охочи, а тут сумма огромная, голову им закружит. А нож есть, я его никому в крепости не показывал. Возьми — нарочно принес, давно у чухонского рыбака выменял.
На камень легли ножны с торчащей рукоятью из дерева. Иван Антонович вынул клинок — не сталь, к сожалению, железо дрянноватое. Зато острая кромка, отточена на совесть. Оружие, чем-то похожее на традиционный финский нож пуукко — пырнуть можно, порезать и даже шкуру содрать. Замечательная штука, и размеров небольших — на бедро ножны пристроить, никто не заподозрит. А выхватить клинок легко.
— Спасибо тебе, прапорщик, не забуду. И отблагодарю!
— Рад быть полезным вашему императорскому величеству, — глаза капрала чуточку заблестели — видимо ускоренное производство в первый офицерский чин было исполнением его давней мечты.
— Я вам отслужить вечно должен, государь. Вы за сестру помолитесь — это дороже любых наград для меня станет!
— Не только за мученицу помолюсь, но и за тех, чьи имена только Господь ведает, — Иван Антонович говорил предельно серьезно — как историк он знал, что люди в это время искренне считают, что царская молитва действует куда лучше, чем все другие, пусть даже священников самого высокого ранга — митрополитов или епископов. Новоиспеченый офицер здесь не исключение — в чудодейственности царских слов не сомневается ни на йоту. И это очень хорошо, не подведет.
Иван Антонович негромко произнес:
— Время идет, тебе пора уходить, Аникита, чтоб подозрений не вызвать — вдруг заметят! В ночь на пятое число, когда туман только начнет опускаться на землю, в полночь сам откроешь ворота, а дверь на Княжеской башне твой солдат, что мне верен. Сам повяжи на рукав белую повязку, и твои служивые пусть это сделают, чтоб смоленцы вас за надзирателей не приняли и штыки в ход не пустили.
— Все исполню, государь. Если что, выставляю на все часы, кроме полуночи завтра, Ларина и Коноплева на галерею сюда поставлю. Один громко пройдется, два раза топнет башмаком, а потом прикладом о камень стукнет, якобы случайно. Ты ему все нужное через ткань тихо скажешь, главное чтобы надзиратели при этом тебя, государь, не приметили. А они мне все перескажут — так я буду знать твои приказы.