— Ребята ждут за дверью оценок! — решается прервать спектакль одного актёра директор. — И обедать пора. На досуге, с глазу на глаз вы объясните Григорию Холодову свои мысли относительно его дальнейшей судьбы, выскажете недовольство Антонине Сергеевне. — Директор тоже встал из-за стола, подошёл к нам. Он лыс, худ, невысок — как раз до подмышки Зверюги. Несмотря на жёсткий смысл того, что говорит, говорит директор нерешительно, он просит и показывает Зверюге на часы. — Скоро вторую подгруппу запускать.
Зверюга через голову директора впилась взглядом в Тошу и бьёт её словами:
— Жить-то как они будут?! Ваши эвфемизмы, звёзды… вы же обрекаете их на нищенство, толкаете к пропасти! Никому не нужно сейчас ваше искусство, не все удержатся на плаву, не все. — У Тоши губы дрожат, тонкие уголки бровей приподняты в растерянности. — Вы в этой школе без году неделя, а я уже выпустила за пять лет пару сотен учеников, — гремит Зверюга. — Приходят ко мне… тощие, голодные, чуть не без порток, одни бороды вместо плоти! Свободный художник в нашем обществе не может прожить по-человечески. Выставки устраиваются по блату, талантливых гонят отовсюду, потому что у власти, как правило, неталантливые, а им не нужна конкуренция… На чёрном же рынке нужно уметь сбыть!
— Перестаньте! — воскликнула Тоша. Я никак не мог представить себе, что она найдёт в себе силы противостоять Зверюге, но голос прозвучал твёрдо — похоже, и её я толком не знаю. — Что вы тут спектакль устроили?! — сказала моими словами. — О методах воспитания рассуждают на педсоветах, за чашкой чая, но не на экзаменах. И тянуть человека в свою профессию, в свою философию никто не имеет права. Ни вы, ни я. Каждый сам решит, куда ему поступать. Не берите грех на душу. Голодные, может быть, много счастливее, чем сытые. У сытых головы не работают, сердце обрастает жиром, сытые-то — равнодушные. Кто знает, где истина?
Она говорит Зверюге, смотрит на Зверюгу, словно я не существую, а у меня, как всегда когда вижу её, всё вокруг начинает плыть, плясать, мешаться.
Две Антонины Сергеевны, два моих мира.
— Человек пуст и нищ, если не берёт в расчёт раскалённой лавы… природы, которой он допущен в этот мир, — возражает Тоше Зверюга. — Но человек силён и могуч, если пытается постигнуть законы природы. И если стоит обеими ногами на земле. Он должен иметь всё необходимое для жизни.
— Удобное жильё, удобный быт… — словно самой себе говорит Тоша, — но ведь мы — из Космоса, все мы в его власти. Да, человек силён знаниями и связью с природой, но почему он не может постигнуть собственного сознания, собственной души? Спасение человека — лишь в его душе: в том, чем он наполнен. Не о сытости, не о тёплом клозете разговор — о душе, о том, откуда мы.