Тоше снова возражает Зверюга, но я больше ничего не слышу, словно в немом кино: говорят все сразу, оживлены лица. Я слышу голос Тоши, звучавший под треск нашего костра в походе:
Лишь жить в себе самом умей —
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум,
Их оглушит наружный шум,
Дневные разгонят лучи, —
Внимай их пенью — и молчи!
Директор мягко берёт меня за руку и ведёт к двери. Я снова изгнан из взрослых в дети.
В коридоре шумно, пахнет потом и духами.
— Чего так долго?! — спрашивает тревожно Сан Саныч. — Не может же она тебя завалить! Ребята в буфете, а я тебя жду.
Коротко передаю высказывания Зверюги. Сан Саныч усмехается:
— Смотри, какую борьбу развернули за твою бессмертную душу!
Несмотря на то что Зверюга терпеть не может Сан Саныча, Сан Саныч платит ей за ненависть любовью. Трёшка из «человеколюбия» ему поперёк горла! Он крепко уважает Зверюгу: считает, своё дело она делает честно, и в течение всех лет из кожи вон лезет, чтобы постичь математику. Теория ещё куда ни шло, вызубрить можно, а задачи не решаются, сколько часов ни сиди над ними.
— Ну и куда ты двинешь? В Суриковку или в университет? — Сан Саныч на меня не смотрит, я знаю, он хочет вместе в Суриковку.
А чего хочу я?
— Честно говоря, люблю удобства и… пожрать вкусно, — заявляю неожиданно.
— Конечно, если нужны удобства, проще в математике. Кандидатская, докторская, и ты в порядке. Стабильно, надёжно, — поддакивает Зверюге Сан Саныч.
Мы с Сан Санычем стоим у окна. Сирень отцвела, цветёт шиповник. Какой хороший человек посадил нам его под окна?!
— Терпеть не могу зиму, изнежен я сильно. А от холода какое спасение бедному смертному?! «Жигули»! — раздеваю себя перед Сан Санычем. — Так?! Так. Только на своих хочется кататься, а не на папикиных. — Чего это я принялся рубаху на груди рвать? Сам от себя настоящего бегал эти годы, изображал поэтичного да возвышенного, а сейчас прорезалось: «жигулей» собственных захотелось! Зверюга разбередила — «без порток», «борода вместо плоти». — Не хочу голодать, Сан Саныч, хочу летом ездить на курорт…
— Хватит заливать. Врёшь ты всё. Такие картины выставил и на курорт?! Обо всём забываешь, когда пишешь! Да и тряпки не любишь, ходишь в одной и той же рубахе по неделе. И жрёшь умеренно. Тебе-то как раз только в художники!
— Здравствуй! — Поворачиваюсь на голос. Муська. Широкий кружевной воротник. Ну и блузка — таких не видел никогда! — Сама изготовила, — говорит Муська, заметив, как я таращусь на её кружева. — Нравится?!
— Нравится, — отвечаю я. — Очень даже нравится. Ты, оказывается, мастерица.